В ушах еще до сих пор стоял ее голос, разметанные в беспорядке светлые волосы, слегка прилипшие к изящной белой шее, лихорадочный блеск вмиг потемневших глаз.
"Папа, не надо…! Я прошу…! Ну не трогай его…! Прошу…", — и ее взгляд, словно загнанного в угол зверька, просящего о пощаде, о нем…
Андрей напрягся, со все мочи рванул пропитавшуюся бардовой жидкостью ткань рубашки, разорвав пополам. Пуля насквозь, только рваная плоть мышц и поврежденная кость…не впервой. И ее голос, с новым приступом его физической боли все больше проникающий в хмельное сознание. Он мог, он бы успел вытащить свой пистолет раньше ее отца…не стал. Последние отрывки недавних событий, все еще вертящиеся перед глазами, когда ее отец набросил на Лизу скомканное покрывало, сверху накрывая своим пиджаком, передал в руки сопровождающих его ребят. Она сопротивлялась, с каждым моментом все тише и тише выкрикивая его имя, словно чеканя в последний раз… А после…за первой дозой свинца последовала вторая, отбивая в ушах глухой удар согнутых коленей о деревянный пол, тяжелый звон в голове и стук собственного сердца, бьющийся в унисон с сердцем яро вырывающейся девушки за стеной…
— Считай свою жизнь подарком от меня. — Сухой тон ее отца, когда небрежно сплюнув рядом с Андреем, тот с презрением окинул синим взглядом согнувшегося высокого мужчину на полу. — Я бы убил тебя… но ты спас мою дочь…, - секундная пауза, заполненная безумным рыком Андрея и вновь ненавидящий голос совсем рядом. — Используй свой шанс, если ты попытаешься ее увидеть — это будет последнее, что ты сделаешь в своей жизни.
* * *
Месяц… тридцать дней мучительных воспоминаний, время ожидания, час истины…
Девушка, свернувшись калачиком на широком подоконнике, дернулась, крепче прижимаясь к холодному стеклу. Дрожь тропинкой пробежала по озябшему телу, пытаясь смягчить тяжелые удары ее сердца… Очередная порция боли, охватившая все нутро девушки, и пустота…
Стало тяжело, такое впечатление, будто все внутренности один за другим вытянули из ее бренного тела, оставив внутри усталость и пустоту. Ничтожность собственного существования угнетала, сводила сума, заставляла легкие работать с утроенным ритмом, а потом вновь замирать, забыв, что нужно вдохнуть. Существовать… жизнь, которая по сути ничего не стоит, и, оставшись в этом мире одна, она ей попросту не нужна. Каждую ночь, засыпая, прижимаясь влажной от слез щекой к шелковой подушке, она часами могла смотреть в пустую темень своей комнаты, вспоминая, миг за мигом прокручивая самые дорогие памяти моменты, намертво врезавшиеся в ее сознание.