Вот Аскер вновь открыл глаза, прислушался. Было тихо. Он с трудом подтянул руку с часами, приподнял голову. Часы оказались разбитыми.
Усилие утомило. Некоторое время он лежал неподвижно, отдыхая. Потом повернул голову, огляделся. Краешек неба был подёрнут прозрачной желтизной. Сколько же сейчас времени? Часа четыре? Видимо, около того. Близился рассвет. Значит, скоро конец операции…
Ещё несколько минут ушло на отдых. Проклятая слабость, неужели это — результат одной лишь раны в бедре? Аскер попробовал шевельнуть больной ногой. Она одеревенела. Подобрав валявшийся рядом нож Торпа, он вспорол штанину, осмотрел рану — широкую, с рваными краями. Потом чуть коснулся её. Из раны медленными толчками полилась кровь. Он понял: нож Торпа задел какой-то большой сосуд, потеряно много крови. Потому и слабость.
Стараясь не делать резких движений, он отстегнул брючный ремешок, замотал им ногу повыше раны, подсунул под ремень рукоять ножа и несколько раз повернул, затягивая жгут. В глазах помутилось от боли, но зато кровь перестала течь.
Ещё минута на отдых. Отдышавшись, он вспомнил о пистолете Торпа. Ага, вот и пистолет — лежит на обочине. Аскер поднял его, осмотрел, сунул оружие в карман, стал на четвереньки, опёрся на здоровую ногу и медленно выпрямился. Его качнуло от слабости, он снова упал.
Через некоторое время он повторил попытку. На этот раз удалось поставить больную ногу на землю и не упасть. Аскер постоял немного, запрокинув голову и балансируя руками, сделал шаг здоровой ногой, подтянул больную, снова шагнул.
Он понимал: двигаясь так, ему и за сутки не добраться до аэродрома. Он отчётливо сознавал и то, что не позже чем через полчаса последние самолёты заберут последний груз, последних десантников и уйдут в воздух.
Краешек неба на востоке стал розовым. Оттуда потянуло ветерком. Потом ветер стих. Аскер уловил нарастающий шум моторов. И вот уже над головой проплыла на восток невидимая в белесой мгле группа тяжёлых самолётов. Шум моторов становился гуще, стихал.
— Последние, — прошептал Аскер.
Он сделал шаг вперёд, ещё два или три шага, со стоном опустился на землю, закрыл глаза. Да, теперь все — он обречён. Жить осталось — часы, быть может, минуты. Если в воздухе вражеские истребители, то к аэродрому, конечно, спешат и части наземных войск. Первый же автомобиль, который проедет по этому шоссе, наткнётся на разбитые машины, на тело Торпа. Начнутся поиски, и тогда конец.
Он опёрся о землю ладонями, приподнял голову. Невозможно примириться с мыслью о смерти, когда кажется — вся жизнь впереди. Жизнь! А что он знает о жизни? Многое. Многое — и ничего. Ему же и тридцати не исполнилось!..