, писала дико возбудительные дискрипшны на комнаты
[4], кокетничала, но с раздеванием медлила всегда. — Либо пенетрэйтай себя дилдой в эссхоул, либо мембер хэз лэфт. Вот как тут жить? Валюша уже начал дурака валять, больше сетевым блядством занимается, чем работой. Я понимаю, надоело, я всех понимаю… Давно, кстати, они уединились там?
— Валюшу не тронь, — Лилит и я испытывали к нему особую нежность, — Валюша друг нам.
— Падррруга, — пискнула я.
— Они подруги, они вчера воон там у зеркала латину отжигали с Марусей. Маруся в красных носках до колена, Валюша с голым торсом. Отдалась бы обоим.
— Ну вот, видите? Кто-то еще премию за трудоголизм хочет… Работники…
— Для поддержания формы! — взвыла я. — Кому нужна девка с пролежнями и отсиженными ногами?[5]. А так мы пофоткались потом еще потные и румяные, гибкие и разогретые…
— Чего-то не вижу я тех фоток, — Бурая полезла в галерею, а я между делом уничтожила взглядом Лилит. Паша Морозова.
Таня-Три-Икса читала Зюскинда, карманное издание, разумеется.
— да… с личной гигиеной в старой Франции были трудности, — она приласкала нас всех взглядом кротким и умиротворяющим…
— Лиля, как вы тут с Текки йогами-хуегами занимались на рабочей кровати, так я молчу как партизан… — зашипела я.
Никогда она так не прыгала дверь открывать на звонок. Вообще, открывать дверь не любил никто: в теплой студии мы сидели полуголые, а дверь открывалась не на лестницу, а прямо на улицу, причем в проходной двор. Зимы были у нас холодные и недружелюбные, а проходящие мимо люди заглядывались на наши драные колготки и кружевное белье. В лучшем случае.
* * *
Лилит отступала назад медленно, сначала в прихожую, потом в зал с зеркалом во всю стену, затем, задевая попой узлы занавесок, шагнула на нашу сонную сумрачную территорию.
— Проходите, Тимур, — громко сказала она в коридор.
Молча, агрессивно и мистически бесшумно, словно танцуя давно разученный и отрепетированный танец, мы подскочили на кроватях, распустили пару узлов, раздвинули сдвинутые кресла, спрятали пепельницы, пакет и «Беломор» под диван, распихали кружки с колой по ящикам.
— Тимур у нас тут мемберы, я сейчас девушкам камеру дострою и выйду к тебе, — Бурая знала, что приват неприкосновенен[6]. Даже эти бритоголовые хмыри не посмеют отогнуть краешек шторы и глянуть, что там делает модель. Для них это было уже каким-то критерием зрелости: «Что я бабы голой не видел, что ли? Работа есть работа».
Сколько раз нас спасал этот неписаный этикет — уже вспомнить сложно. Но сейчас большого нашего бандитского босса никто не ждал и в студии парил очень узнаваемый и понятный всем без исключения дымок.