Теперь случай, или урок, который впервые продемонстрировал мне высочайшую эффективность состояния умственной тишины. Это было летом восьмидесятого. В ту пору под впечатлением книг Успенского и Беннета о системе Гурджиева я пытался ввести в свою повседневную жизнь важнейшую гурджиевскую заповедь: всегда и всюду «помнить себя». (Между тем, это самое «помнить себя» по сути модификация раздвоенного внимания, одновременная его фокусировка на внешнем мире и на себе самом.)
Итак, в восьмидесятом году я с двумя спутниками сплавлялся на резиновом плоту по норовистой речке, петляющей по Ловозёрским тундрам Кольского полуострова. Эта речка-змейка со светлыми студёными водами «подкидывала» нам перекаты и пороги различной категории сложности чуть ли не за каждым своим извивом мы ежедневно преодолевали их не менее десятка. По идее, наша троица во время этого сплава была бы должна постоянно находиться в состоянии нервного напряжения, близкого к предельному. С моими спутниками так дело и обстояло. Но не со мною, поскольку я интуитивно умудрился приспособить гурджиевский метод «самовоспоминания» для компенсации психического накала. Входя в состоянии сталкинга, я отстранялся и от всех выкрутасов реки, и от собственных мыслей. В итоге моё умиротворенное сознание как бы отделялось от тела; последнее же самостоятельно реагировало на обстановку и действовало, сообразуясь с нею.
Однажды на очередном перекате наш плот вынесло кормою на камень и прочно «посадило» на него. При этом стремительное течение продолжало нас тянуть, и плот опасно накренился. В тот момент я сидел на корме и неожиданно почувствовал сильный звон в ушах. Дальнейшее я субъективно воспринимал так, будто окружающий мир вдруг замедлился: вода перестала бешено нестись, но лишь плавно струилась, мои спутники застыли, а лодка кренилась медленно-медленно. За кормой я отчётливо видел выступающую из воды верхушку камня, на котором мы застряли, очень небольшую, не более пятнадцати сантиметров в диаметре. Умом я никаких решений не принимал и действий своих не контролировал. Более того, я их почти не помню вплоть до того мгновенья, когда снова оказался на уже освобождённом плоту, и мир для меня вернулся к своему обычному ритму. Потом, уже на стоянке, друзья наперебой доложили мне, что я с нечеловеческим проворством и ловкостью сиганул с плота прямо в буруны — на самом-то деле, вероятно, на замеченный мною кусочек камня, который мои спутники не увидели, и не только сам не утонул, но ещё и выручил всех нас, то есть приподнял корму, спихнул плот, а затем успел на него запрыгнуть. Причём всё это, по их словам, заняло у меня никак не более секунды.