Теперь мне придётся вспомнить и описать одну примечательную сцену приблизительно того же периода.
Итак, просторная приёмная редакции популярного в семидесятые «толстого» журнала. Близится вечер, но собравшийся в ней народ не собирается расходиться. Впрочем, посетителей «со стороны» уже нет — их выпроводили под всякими благовидными предлогами. Остались только — «свои» — преимущественно сотрудники отделов, да двое-трое «родных» авторов. В центре внимания литературной публики — молодая пара, муж и жена. Скажу сразу: я ничего о них толком не знаю. Даже их имена выскочили у меня из памяти. Не помню я и того, кто именно привёл их тогда в редакцию. Впрочем, не так это и важно. Супруги работали в каком-то жутко засекреченном государственном учреждении. Хотя «работали» — не то слово. Примерно так же «работали» у профессора Павлова собаки, которым сей учёный муж вживлял в мозг электроды. Ну, поскольку это всё-таки люди, с ними, насколько я понял, обходились без электродов, однако постоянно держали под «колпаком»: даже тот их поход в редакцию был предварительно кем-то санкционирован.
Итак, вернусь к самому эпизоду. Изнуренные идеологической диетой развитого социализма, наши души ликуют, повстречавшись, наконец, с чудом. Мы ведём себя просто неприлично.
— Теперь спрашиваю я — моя очередь! — наседает на «телепатов» заведующая редакцией А.А.
(В своём обычном «рабочем» состоянии эта полная блондинка способна часами высиживать в приёмной с отстранённым видом — этакий форпост редакции, неприступный бастион для графоманов.) Но на сей раз её, непреодолимую по долгу службы, всё же ухитряется как-то отстранить невысокий щуплый Ю.Л., редактор отдела прозы. В руках у него листок, на котором написано какое-то слово.
— Я готов! Я подготовился! — едва не кричит он. Ясновидящая сидит на стуле вполоборота к Ю.Л.; она держит спину неестественно прямо, а голову — слегка откинутой. За её спиною высится муж; его рука — на плече у ясновидящей. Женщина прикрывает глаза ладонью и замирает на четверть минуты. Замираем и мы, глядя на неё. Наконец, она опускает ладонь и, откинувшись на спинку стула, сообщает нам тихим голосом:
— Получается несуразица: у вас в голове — какой-то специальный термин, а на бумажке я отчетливо вижу слово «тропа» без последней буквы «а».
Ю.Л. переворачивает листок — на нём действительно написан термин «троп» — и неуклюже шутит:
— По ясновидению вам — «пять», зато по русскому — «два».
— Несправедливо! — возмущается кто-то. — В школе этого не проходят.
Эксперимент успешно повторяется с каждым из присутствующих. Даже Метр, поддавшись всеобщему ажиотажу нисходит с магического пьедестала своего опыта, положения, возраста, своей истории. Метр стар; ему за восемьдесят. Он почти уже последний из оставшихся творцов литературы «Серебряного века». Иной раз он вспоминает — всегда к месту! — былые споры с «Осей» Мандельштамом, свою дружбу с «Сашей» Грином или то, как в пятнадцатом на императорском смотру «размахивал сабелькой» Зощенко.