Но он не мог просто существовать в этой безмятежности, он хотел быть полезным, хотел помогать этим людям. Да, наверное, ему так и не удастся вытравить из себя солдата – слишком поздно. И да, возможно, он так и будет продолжать свою собственную войну. Но теперь он знал, что ему есть куда возвращаться, знал, что его будут ждать…
…Арчи влетел в сторожку красный с мороза, замотанный в старый вязаный шарф, в гигантских валенках, в тулупе, с какими-то коробками в руках, мгновенно заполнил половину сторожки и тут же принялся махать руками, выкрикивая:
– Слушай, зачем так метет, а? Это разве погода, я спрашиваю? Нет, это не погода, это, мамой клянусь, непонятно что вообще! А ты почему здесь? Иди отсюда, я же пришел! Мне еще торт делать, а ты мешаешься. Что ты можешь понимать в тортах, Стас! Я что задумал – вах, пальчики оближешь. Но если ты не уберешься, клянусь, уйду на пенсию, будешь есть тушенку прямо из банки руками!
Стас засмеялся, ткнул довольного Арчи кулаком в плечо и стянул с вешалки шинель. Да, так уж вышло, что тулупа на Стаса не хватило, пришлось взять на складе старую пехотную шинель с незнакомыми знаками отличия. Видимо, судьба у него такая…
Увязая в сугробах, он добрался до своего дома, с трудом открыл, отбрасывая валенками снег, тяжелую железную дверь (перчатки прилипали к железу, как в детстве).
Зайдя в тепло, Стас остановился посреди комнаты, оглядел нехитрую обстановку, медленно снял шапку. Со стены со старой фотографии на него серьезно, но с усмешкой в уголках чуть раскосых глаз смотрел отец. Стас медленно подошел, провел пальцами по отцовскому лицу.
«Какая разница, чему учила меня жизнь, папа? Какая разница, как я обманывался и в чем ошибался? Вот стоит кровать, а на подушке – ее расческа. Это и есть сейчас жизнь, смысл… Это и есть все! Осталось только принять душ, переодеться – и наш мир снова будет кружить в нужную сторону. Это еще проще, отец, чем ты думал. Это намного проще, чем всем нам казалось. Мне жаль, что тебя нет рядом, но, прости меня, в эту минуту мне нужно, чтобы рядом была она. Верю, ты бы понял меня. Верю, ты меня понимаешь…
А об остальном мне не хочется думать. Сейчас мне больше ничего не нужно. Все остальное – завтра.
Хотя нет, чуть не забыл.
Надо же побриться…»
«Эй вы, бездельники! Думаете, это все? Черта с два! Как сказал один русский по имени Илья Эренбург, никто не знает маршрутов истории. Это трамваи ходят по кругу… Ну или как-то так. И кто бы спорил! Но вот о чем я вас спрошу, бездарные вы слюнтяи. Кто-нибудь видел на лобовом стекле истории табличку «В парк»? Никто не видел? И я – верите вы или нет – не видел. А значит, нет конца вашим страданиям! Мир все еще продолжает валиться в долбаную пропасть. В самую, мать его, глубокую пропасть из всех, какие только существовали под этим равнодушным небом, которому, вот вам мое самое честное слово, плевать на несчастных слабоумных двуногих агнцев, послушно пережевывающих травку на пастбищах истории! Вы не забыли об этом? Забыли? Ну так я вам напомню. Мир делал это с самого начала начал, он падал, падал и падал, и я не вижу, почему бы ему не продолжать падать вечно. Но ведь вечность – это так долго, думаете вы, милые мои, вечность – это же чертова уйма времени! А человек такая скотина, он ко всему привыкает. Поставь на него ногу, он годик побрыкается, а на второй привыкнет. Надень на него сбрую – и через год он научится распознавать овес по урожайным годам и чавкать с видом знатока. Отними у него все – и очень скоро он объявит это свободой. Но знайте, дети мои, ибо аз есмь пастырь ваш на земле грешной, и говорю я вам из небесных эфиров: если вы привыкнете, если пригреетесь, если только приспособитесь… что ж, значит, придет время!!! Время для эфира последнего нормального радио летящей ко всем чертям цивилизации – рэйдио «Хоспис»! И его бессменного ведущего, очаровательного душки, певца солодовых напитков и запрещенного рок-н-ролла – диджея Халли! Кто такой Халли? Да это же я!