— Так что с этой вазой?
— Столкнул он ее, а я ойкнула, не удержалась. «Ах, жаль тебе!..» И набросился, а тут Колька… Колюха давно уже стал встревать промеж нами…
— Он стращал отца, что убьет?
Анна не ответила, уставилась в пол, мертвенная бледность отчетливей означила морщинки на усохшем лице.
— Говорите все как есть, — строго приказал Сулимов.
— Стращал.
— Вы этому верили?
— Да кто такому в полную-то силу поверит?
— Хорошо, продолжайте.
— И продолжать нечего. Колька кричит, он рычит, Кольку отталкивает, ко мне рвется. Ударил он меня так, что с ног… Пока очухалась, вдруг слышу… Вскочила я, смотрю — он валится да плашмя на пол. А Колька в руках ружье держит, из стволов-то дым идет, и вонь от этого дыма по всей комнате. Лицо Коли словно из мела, одни глазища… Дальше уж не помню, как из рук его ружье вырвала. Опомнилась — бегу с этим ружьем по городу…
— Так в чем же вы тут себя считаете виновной?
— Все из-за меня. Не я б, ружье это никогда не выстрелило.
— Да разве вы толкали сына к ружью? Не хотели того, не выдумывайте!
— Хотела не хотела, а все делала, чтобы сын отца убил.
Анна Корякина сказала это столь твердо, что даже на ее лице проступила ожесточенность.
— Все делали? Что именно?
— Ужас берет, когда теперь оглядываюсь… Не замечала прежде — была злодейкой, право. Да чего же добивалась я, дура тупоумная! Чтоб сын вместе со мной страдал! Стонала не переставая, слезы лила, из кожи лезла себя несчастной показать… И видела, видела — жалеет, весь исстрадался парень, невмоготу ему, а мне все мало, мне от него большей жалости хочется, никак не уймусь, разжигаю… Зачем, спросите? Оно понятно зачем. После мордобоев да ругани изо дня-то в день кому не захочется утешиться. От чужих людей утешение дешево, стороннее оно, а вот от сына родного — вроде живой воды. Муж лютует — сын весь исходится, а мне приятно, сладко так, не насытюсь, еще, еще!.. Даже, поверите ли, ждала — о-ох! — даже с нетерпением, чтоб Рафашка зверем ввалился да набросился. Он изобьет, а сын показнится за мать родную… Радовалась тишком, что ненавидит Колька отца лютой ненавистью. Раз его ненавидит, значит, меня любит! Радо-ва-лась! Ну не подлая ли?..
— Кто упрекнет вас за это? — выдавил из себя Сулимов.
— Кто-о? Да вы! Да неужель понять не в силах, кто в смерти повинен? Неужель не видно, кто подстроил убийство? Что из того, что Колька ружье в руках держал, — всунула-то ему его я! Я его руками курки спустила! Я! Не смейте не верить! И думаете, не чуяла, что к дурному идет? Чуяла! Иной раз опомнюсь — и дух захватит, отказаться уже не могла. Как Рафашка без водки, так и я без Колюхиных страданий не жилица! Отравилась вконец, ими только и держалась. День пройдет спокойно, а мне уж и не по себе — умираю… О-о-о! — Анна застонала. — Тащила, подлая, своими руками родного сына к погибели тащила! И по совести и по закону — кругом виновата!