Она поставила стакан на пол и начала чистить ногти щеточкой, но через несколько секунд бросила это занятие. Все бесполезно; ногти останутся черными, пока она отсюда не уедет. Иногда ей казалось, что торф проникал ей в поры, просачивался в микроскопические трещинки на ее коже, наполняя ее темнотой. Ей до смерти осточертели эти болота, она устала от работавших здесь людей и унылого съемного жилья. С ума сойти — два лета подряд в той же самой кошмарной дыре, что и много лет назад! Она-то надеялась, что к этому времени достигнет в жизни большего. Ну, она хоть настояла на отдельном жилье — а почему и нет, если «Борд на Мона» платит? Коммунальный образ жизни команды, общие кухня и туалет неописуемо угнетали Урсулу, наверное, потому, что она слишком долго жила так каждое лето. Может, в следующем году в это время она будет где-нибудь, где не идет дождь десять месяцев в году. Она ненадолго расслабилась и позволила себе вообразить солнце и жару, белый песок, лазурную воду. Слишком много она старалась об этом не думать, чтобы не сглазить.
Урсула капнула на губку гелем для душа, вспенила его и потерла жесткой губкой по тыльной стороне шеи, груди и плечам. Вдруг перед глазами у нее снова встал образ этого второго мертвого тела в болоте, его неподвижность, давно погасшая искра жизни. Она внезапно четко осознала, что если слишком долго здесь задержится, то загасит свою собственную искру, зальет ее вечным дождем. Она хотела гореть как можно ярче и не испытывала ничего, кроме жалости и презрения, к тем, кто душил свою жизненную энергию из страха, как бы чего не вышло или, хуже того, из ложного чувства морали.
Урсула знала, что была аморальной личностью в любом смысле этого слова. Но понятие морали мало что для нее значило. Если сама вселенная была аморальна, почему существа, живущие по ее правилам, должны отличаться? Вот у силы тяжести, например, нет никакой морали, она просто существует. И элементы из атомов складываются без всякого внутреннего смысла и моральных суждений. Почему у одного набора частиц должна быть большая внутренняя ценность, чем у любого другого? Урсулу возбуждала эта холодность, твердая физическая субстанция мира. Все остальное — это просто сентиментальность, прикидывающаяся моралью.
Она опять намылила губку и стала мыться дальше, вдруг почувствовав возбуждение от прикосновения грубой губки к намыленной коже. Потом губка прошла по верху шрама, шедшего по всей ее спине. Любовники иногда спрашивали о нем — это обычно значило, что они считали, будто имеют право на интимные знания о ней. Всякий раз, когда это происходило. Урсула старалась больше этого человека не видеть. Это было единственное ее правило. Она не выносила любопытства в сексуальном партнере; оно казалось ей особенно нестерпимой чертой. Только одна живая душа кроме нее самой знала, почему она избегала химчисток и не выносила запах перхлорэтилена.