– Если ты на ней в доме играть будешь, то я перееду!
Да и можно ли это назвать игрой?
Девчонка ушла на берег и дунула так, что все тело скрючилось. Утки приплыли на странный звук, ума-то у них немного. А она, видно, обрадовалась.
– Я птицам играю, папа.
– Хорошая моя, талантливая девочка. Ты скоро оркестр организуешь.
Утки влезли на причал и загадили все своим пометом. Он бы подумал, кто все это отскабливать будет! Он что, вообразил, что я сюда переехала, чтобы птичье дерьмо со старых мостков отдирать?
Нет.
С этим мужчиной невозможно ссориться. Он огрызался, а потом замолкал. И молчал, пока она сама не приползала с покаянием.
Девчонка! Она во всем виновата. С ней слишком носятся и балуют.
* * *
Флора скрючилась на стуле. Она очень устала. Мэрта Бенгтсон лежала и таращилась на нее, лишая покоя.
– Сестра! Подите сюда, пожалуйста. По-моему, госпожа Дальвик потеряла сознание.
– Нет, это только так кажется. Мы ее сейчас поднимем. Вот так!
– Может, она устала и хочет лечь?
– Это же хорошо, что вы не спите. Дни тогда не такие длинные.
Во всяком случае, мило с ее стороны. Со стороны Мэрты Бенгтсон. Флора взглянула на нее и кивнула. Мэрта Бенгтсон кивнула в ответ.
– Ну можно ли было себе представить? Чтобы мы так кончили?
* * *
В ней нарастал гнев. Не на Мэрту, не на санитарок. Нет, на Свена. Семидесяти лет от роду, ни разу не болевший, он как-то вечером схватился за грудь и упал на крыльце. Она стояла у окна и видела его, тут же позвонила в «скорую». Он лежал так, что дверь было не открыть. Ей пришлось толкать изо всех сил, чтобы отодвинуть его. Наконец ей удалось пролезть в щель. Он лежал на лестнице, в уголке рта пузырилась пена.
На следующее утро он был уже мертв.
Она сидела возле него, держала за руку. Жюстина сидела с другой стороны. Они обе были при нем, и все же он их оставил.
А кто со мной посидит, ты подумал?
Я не хочу умирать.
Я жить хочу.
В некоторые дни они разом на нее набрасывались. Целым классом. Брались за руки в варежках с промокшим большим пальцем. Вставали в круг. Учительница видела только то, что дети водят хоровод – совсем недавно ведь убрали рождественскую елку. Шарфики трепещут на ветру, тонкие голоса. Наверное, учительница чувствовала, как в груди разливается тепло. Вспоминала себя таким же невинным ребенком.
– Жюстина дура, Жюстина дура, в штаны надула!
Потому что Жюстина вечно хотела писать. Только она забывала в туалет сходить. Или тянула с этим делом до последнего. Наверное, все-таки тянула. В туалете вечно толпились девочки, а она стеснялась.
Флора, конечно, злилась. Совала ей под нос описанные трусики.