— Ну как дела с пчелами? Они еще не прикончили трутней? Верно, им не хватало меда во время засухи?
— Я подкармливал их леденцами и медом из города, — приходя в себя, начал пчеловод и налил коньяка в рюмку.
Графу удалось наконец завязать беседу, и он искусно поддерживал ее все новыми и новыми идеями; и какую бы околесицу ни нес его кузен, он сохранял невозмутимый вид. И наконец совершенно неожиданно, самым что ни на есть равнодушным голосом спросил:
— Да, любезный Юстус, но что, собственно говоря, ты имел против старика Флинты?
Георгу пришлось ухватиться рукой за стул. Самообладанию графа можно было позавидовать. Ни малейшего следа волнения не мог Георг уловить на его лице, лице дипломата с насмешливой улыбкой и круглыми глазами, чуть напоминавшими глаза кузена.
Впечатление производило не содержание вопроса, а тон, каким был задан этот вопрос. Барон Юстус, ничуть не испугавшись, поднялся и ударил рукой по столу как человек, всецело верящий в свою правоту.
— Флинта — убийца! — с глубочайшим убеждением вскричал он.
Георг весь дрожал, холодный пот проступил на его лбу, но граф не спеша зажег сигару и спокойным движением выбросил спичку в открытое окно.
— Как же так, любезный кузен, как же так?
— Он не хотел покупать мед своим пчелам и окуривал их до смерти под самым моим носом.
— Каков мошенник! И ты, конечно, кокнул его?
— Да, мне пришлось это сделать.
Гигантская тень ночной бабочки призраком метнулась на потолке. Граф, прикрыв глаза, посасывал сигару. Лицо его погасло, как у игрока, поставившего свою последнюю карту и проигравшего.
— А потом ты потащил его вниз, к озеру?
— Да, а чего ему смердеть на берегу?
— Ты прав, конечно. Но откуда у тебя топор? Вот бы интересно взглянуть на него!
— Сейчас, сейчас! — оживленно вскричал Юстус и выбежал из павильона. Им показалось, будто из фундамента вынули камень, и в павильон снова вбежал Юстус. В руках у него был топор. Он высоко поднял его над головой, словно собираясь наброситься на графа с Георгом, и торжествующе швырнул топор на стол, так что садовые подсвечники подпрыгнули.
Сигара выпала из рук графа, а Георг отпрянул назад, бледный как мертвец. Но когда пчеловод увидел пятна крови на острие топора и искаженные ужасом лица графа и мальчика, его словно молнией ударило. Лицо перекосилось от страха, и, издав хриплый, душераздирающий крик, он выбежал из павильона в темноту.
Граф, съежившись, смотрел на топорище, на котором большими, неровными буквами было вырезано имя Флинты. Его лицо выражало такую усталость и отвращение, что Георгу на миг показалось, будто он стоит у постели умирающего. Погладив волосатую, с набухшими жилами руку графа, он пробормотал: