– Юшку твоего точно вздернул бы, – согласился Годунов. – Вор он, а сидючи в осаде на твоем подворье вконец заворовался – стрельца убил, а может, и двух. Но допрежь скажи про другого, с коим ты о царевиче гово́рю вел. Кто он таков?
– С ним и вел. Он вопросил – я и ответил. Да царевич-то тут при чем? Сам сказывал – незаконный, да и сгнил уж давно поди.
– Э нет, – хитро ухмыльнулся Семен Никитич. – Отрепьев – ражий[63] детина, а тот вовсе малец летами.
– Путаешь ты чтой-то, боярин, – упрямо прошептал Федор Никитич, понимая, что тут честный ответ лишь усугубит все окончательно.
– У меня послухи николи не ошибались, – возразил Годунов.
– Ан разок дали-таки промашку, – не сдавался Федор Никитич, мечтая о единственном – потерять сознание, чтоб не чувствовать дикой боли в предплечьях.
Годунов властно махнул рукой, и Федор Никитич даже успел удивиться – казалось, что сильнее болеть уже не могло, некуда, ан поди ж ты…
Но удивление длилось недолго – на небесах кто-то сжалился над узником, и он, как и мечтал, ушел в беспамятство.
Последующие дни результата тоже не принесли. Старший Романов упорствовал в своих показаниях, а прочие – Годунов чуял это – вовсе ничего не знали.
Искренне недоумевая, отчего вдруг у следствия объявился неизъяснимый интерес к Отрепьеву, говорили они о нем охотно, не считая должным что-либо скрывать, хотя никто, кроме брата Михаила, толком о нем ничего не знал.
После трех дней допросов Семен Никитич уже решил было, что Бартеневу помстилось, но тут его неожиданно осенило – что, если окаянный Юшка ушел не один, а как раз с тем, кого описывал бывший казначей Александра Романова?
Тогда все сходилось и укладывалось, кроме одного – кто этот второй?
Но Федор Никитич на все расспросы отвечал, что он боле ничего не помнит, ибо новиков у него на подворье хватает, а таить что-либо от государя он не собирается и в подтверждение истинности своих слов готов на иконах побожиться, что как только сам Годунов подсобит ему и назовет не только имечко отрока, но и чей тот сын, так он, Романов, мигом все припомнит и тут же выложит, ровно на блюде.
Семен Никитич к тому времени успел порасспросить дворню, но те мямлили несуразицу или вообще все путали – один так и вовсе хоть и припомнил этого юноту, но назвал его Отрепьевым, чего быть никак не могло, и получалось все не слава богу.
«В конце концов, – решил окольничий, – беда невелика, коли эта парочка сбежит в Литву», – и прекратил следствие.
Правда, рогатки на приграничье выставили, выслав несколько сотен стрельцов, чтоб перехватить Юшку Отрепьева и его спутника, но безрезультатно.