Игорь уходит в офис считать деньги на закупку. Там секретарь тщетно пытается перекричать громогласную женщину-завскладом.
– Да! Берлин назавтра!
– Слышишь, мы помидор будем закуплять много, почем помидорка у вас?
– Два! В один конец!
– Ой, какая дорогая помидорка! Я привыкну. Привыкну.
– Секунду. Мужчины, по двадцать две тысячи билеты – подойдет?
– Ну шут с ней, с помидоркой. Ты мне тогда как зеленушку будешь отправлять, так на пробу и положь.
– А дешевле никаких билетов нет? В Ганновер? Мужчины, Ганновер какой-то дешевле.
– А шо мне твой экспедитор – пусть поправляется, а ты другого кого пришли.
Хомяк пытается проверить на офисном компьютере почту. Телефонная линия занята. Хомяк понимающе почесывает нос.
– Тогда все-таки на Берлин, на десять ноль пять, два билета. Фамилии сначала диктовать?
– Йаап-чхи ты, господи! – женщина-снабженец громко чихает и, вздрогнув, поправляет массивную халу на голове. Хала в сохранности.
За Хомяком пришла представительская машина, не добравшаяся до аэропорта. Грязно-белая «шестерка». Лысый человек в пальто из овчины выскакивает навстречу берлинской знаменитости, хватает его в охапку и кричит: «Здорово, Хомячина!»
– Познакомьтесь, это Пушок, он тоже дизайнер, – откуда-то из-под овчины быстро-быстро хрипит полузадушенный Хомяк.
Ну какие там Кржемелик и Вахмурка.
***
Мысль о том, что можно проститься с Москвой, не увидев аэропорта «Шереметьево», греет, как лечение зубов без похода к стоматологу. На моих обычных направлениях Шереметьева с его набором советской пакости на все случаи жизни не миновать. А здесь – пожалуйста.
Уже известная шестерка выгружает Хомяка в сугроб черного снега перед входом в Павелецкий вокзал. Хомяк не провел в Москве и суток. Вид у него обескураженный, в одной руке – так и не разобранная красная сумка, в другой – початая бутылка Bailey's. Что совсем уж странно.
– Взлетать боюсь, – бормочет сонно Хомяк. – Надо выпить, чтобы отпустило.
Дремлем в поезде в аэропорт, у турникета, в креслах 18АВ на борту. В турецком такси по ту сторону Шенефельда Хомяк подпрыгивает, как на пружине. Доброе утро. Снег и грязь на берлинских задворках отсутствуют.
– Хаст ду фрау, киндер?
* – интересуется у Хомяка турок.
– Наин, абер их арбайте даран
*.
Они нашли друг друга, и немецкого понятнее я не слышал давно. За окном проплывают кебабные Кройцберга, мамаши в черных платках ведут за руку детей из школы, редкие бюргеры проносятся мимо на велосипедах, не задев развал зеленщика, и обманчивой идиллии у станции метро «Коттбуссер Тор» хочется поверить немедленно, раз и навсегда.