Нико записывает на обратной стороне счета фамилию Politkovskaya – чтобы не забыть в письме родителям из далекой и загадочной страны. Мир меньше, чем ты думаешь, Нико.
Дани оставила на столе сережку: разноцветные нити стягивают маленький металлический обруч. Не забыть отдать после сета.
Стою на сцене как дурак.
Спасаю чужую задницу: организаторы Маша и Лена – милейшие барышни и, в общем, не виноваты, что Нино Катамадзе отказалась лететь в Москву.
– А ты ведь знаешь: Нино такая, стакан воды вовремя не подашь – ух что будет, – вздыхает Маша.
Где-то в верхах, в трех километрах от Курского вокзала, на неделе решили, что Грузия – враг человечества. Прямых самолетов до Тбилиси больше нет, виз, похоже, грузинам тоже не выдают. Больше ничего не знаю – телевизора у меня нет, живу герметично, не у Олейникова же спрашивать: для него и подавно последние новости из Грузии – публикация «Витязя в тигровой шкуре».
Маша позвонила за неделю – артистка боится лететь. Нет, виза у нее в порядке, и у музыкантов тоже. Но вдруг развернут на пересадке в Киеве – она не простит и не переживет.
– Ты ведь знаешь: Нино такая. Я боюсь связываться.
Машу я понимаю. Маша делает хорошие джазовые концерты, и с артистом ей ссориться решительно ни к чему. У меня ступор: я твердо усвоил, что все зло из-за телевизора и из-за трех километров к западу от Курского. Не смотрю я телевизор, на выборы не хожу, в штаны не писаюсь – здоров по всем показателям. Но артист, который предпочитает не выходить из дома, лишь бы не задело, – на моей памяти так боролась за свободу слова разве что Джейн Биркин, предпочитая не появляться в России: она добровольным домашним арестом солдатским матерям помогала. Неоценимая помощь, куда там. Я не знаю ни одного другого артиста, который не прыгнул бы в самолет до Киева и не попробовал пересесть на московский.
– Я не могу рисковать. – Маша обескуражена. – Если что случится, она больше никогда сюда не полетит.
Неделя перетягивания каната – и мы решили: делаем концерт в цоддержку Нино Катамадзе. Кинули клич. Отозвались Пелагея, Дмитрий Четвергов, «Белый острог».
– Никакой политики, – объясняет Маша по телефону сразу после «Здравствуйте!», – мы просто демонстрируем поддержку артисту.
И вот мы с Машей стоим на сцене и демонстрируем поддержку артисту. Хорошую программу собрали, не стыдно. Вещаем что-то о недопустимости (не-до-пус-ти-мо-сти!) втягивания культуры в политику. Нам вяло хлопают, а потом умница Пелагея магнетизирует зал с первой песни. Маша – мой партнер, я должен ей помочь. Только я не представляю, чтобы Гудзь, Тибет или Бард даже не попробовали сесть в самолет, прилететь и сказать все то же самое сами. Я привык к этому бытовому чувству стыда, но сейчас мне стыдно не за абстрактную страну, в которой мы с Машей, по сути, не живем, а за что-то совсем другое.