Ну, Кабул, так Кабул. По крайней мере, больше никто не лезет… Хотя пацану с таким прозвищем надо было бы выглядеть смуглым и носатым (вроде Юрия Юрьича), а он был бледный, с длинными, почти белыми волосами вразлет. Его даже стричься не заставляли, воспитательница Анна Даниловна говорила: «Ах, не надо портить такую прелесть…»
Эта же Анна Даниловна записала Кабула в интернатский хор мальчиков – услышала, что у Владика Иванова звонкий и чистый голос («и слух у ребенка очень даже неплохой…»). Кабулу заниматься в хоре нравилось. В этом был какой-то жизненный смысл. Какое-то «звучание». Поешь, например, «Море, ты слышишь, море, твоим матросом хочу я стать», и в глазах даже щекотно от слезинок и кажется, что в жизни когда-нибудь (конечно, не скоро еще) случится что-то хорошее.
Хорошее случилось, когда Кабулу исполнилось десять лет.
Тенька узнавал про жизнь Кабула не сразу. При первой встрече Кабул рассказал только главные моменты, а уж потом – иногда Теньке один на один, а порой при Витале, при Шурике и Егорке – добавлял разные события и случаи. Но потом все это Теньке запомнилось как один длинный и связный рассказ.
Говорил Кабул не очень охотно, однако и не отмалчивался. Понимал, что не надо таиться от людей, которые хотят ему помочь. А бывало, что улыбался открыто, хорошо так, словно зажигался у него в душе фонарик. Или наоборот – вдруг застревал в его горле комок и наворачивались капли среди ресниц. Тогда остальные понимающе опускали глаза.
…Однажды Кабула посадили в «ящик». Так называлась каморка, в которую отправляли провинившихся. Убогая, с обитыми фанерой стенами. Не совсем карцер, без решеток и холода, но тесная и – главное – нестерпимо скучная. Не было в ней ничего, кроме широкой дощатой лавки. Сильно провинившихся узников здесь раздевали догола – чтобы сильнее ощутили свое ничтожество, – но Кабулу оставили одежду, потому что вина его была не так уж велика (по сравнению с провинностями других). На него во время репетиции хора наорала Анна Даниловна (в скверном настроении была – видать, дома полаялась с мужем). А Кабул сказал, что больше не будет петь. Аннушка заорала снова, отвела его к старшему воспитателю Юрию Юрьевичу и велела «принять меры». Тот был настроен добродушно и велел:
– Иди в столовую убирать посуду и вытирать столы, Кобзон несчастный…
Но Кабул был обижен крепко и ответил, что пусть Аннушка сама вытирает столы, раз такая горластая, а он не обязан. После чего был схвачен за шиворот и отведен в эту вот внутренность фанерного кубика. С обещанием, что будет сидеть здесь без еды «до полной потери голоса».