– С начальником – это с Иеремией Борчиком?
– С ним, с ним. Мы по соседству жили, на Третьей улице. Это еще до войны было…
– Хорошо… – Я кивнул. – Идите. Спасибо.
Женщина ушла. Цендорж топтался поодаль. Шелестела трава. Кричали черные чайки. После того, что рассказала мне толстуха в каске, настроение мое, и без того далеко не радужное, стало совсем отвратительным. Остро захотелось напиться до скотского состояния, лишь бы забыть к чертовой матери все: и балку над Обрывом, и долгий крик, и эту войну, и «объект зеро», и Медею, и всё, всё, всё…
От мрачных мыслей меня отвлек знакомый вой, нарастающий в небе. Я вскочил и отчетливо увидел темные сигары ракет, много ракет, точно отпечатанных на фоне облаков. Вот они поднялись над Перевалом, зависли в верхних точках своих траекторий – и устремились вниз. Над плоскогорьем уже звенели колокола тревоги, отрывисто хрипели ротные рожки и батальонные горны.
– Клим-сечен, – Цендорж тронул меня за плечо. – Уходить надо. Прятаться надо. Убьет.
И мы пошли, а потом побежали, стараясь выбирать низинки и распадки между холмами. Вокруг гремели взрывы, свистели осколки, и земля сыпалась сверху, подобно странному сухому дождю. Добравшись до широкой штольни, вырытой горняками Шанье, – это было начало будущего убежища, – мы укрылись в ней, отойдя подальше от круглой дыры входа.
В штольне, уходящей под холм метров на тридцать, всюду лежали груды земли, пахло сыростью и гарью. Десятка два рудокопов звенели кирками, несколько факелов освещали их, блики огня играли на потных мускулистых телах.
Горбун Шанье, заметив нас, подошел, поздоровался и, предвосхищая мой вопрос, сказал:
– Работаем. Через день начнем бить боковые штреки, потом будем рыть помещения.
Я задал несколько уточняющих вопросов, а сам все прислушивался к тому, что происходит снаружи. Там продолжали грохотать взрывы, и даже здесь, в штольне, ощущались колебания почвы, а с низкого потолка сыпалась земля. Похоже, что свободники решили не скупиться и стереть колонию с лица Медеи. С ужасом представив, что будет, если сдетонирует взрывчатка, заложенная под заводские корпуса и другие здания, я попрощался с Шанье и вместе с Цендоржем выбрался наружу.
На плоскогорье точно разверзся ад. Ракеты сыпались с неба, взрывы бухали не переставая. Дым и пыль заволокли все кругом, забивая нос и глаза.
– Плохая война, – сказал Цендорж. – Нас бьют, а мы – нет. Плохая война…
Мы вернулись в штольню, подавленные и растерянные. Точнее, подавленным и растерянным был я, Цендорж же налился мрачной злобой и беспрерывно ругался.