Довоенная Швейцария. Где-то за пределами сцены предполагается Женевское озеро. Слышны голоса беспечных европейцев, наслаждающихся уикендом, крики уток, звуки легкой музыки. На заднем плане прогуливаются праздные люди. Среди них то и дело мелькает подтянутый хорошо одетый господин. Судя по выправке, кадровый военный, офицер.
В центре сцены скамейка. Сидят: Ленин и Бонч-Бруевич. Ленин одет почти щегольски (костюм-тройка, котелок, трость), но видно, что к своей одежде он совершенно безразличен. Бонч выглядит как человек науки, профессор. Вышеупомянутый офицер время от времени поглядывает на собеседников, но, видимо, не решается прервать их разговор.
Ленин быстро просматривает газету, привезенную из России Бончем. Возвращается на страницу, которую уже не раз смотрел. Отстраняет от себя. Удовлетворенно щурится.
Ленин: Отличнейше! "Старец в цветнике"! Знать бы, чьих кистей полотно, расцеловал бы мастера!
Бонч(продолжает комментировать): …Оценки самого скабрезного свойства звучат повсеместно. Царь – герой водевиля. Публика вошла во вкус и решительно требует продолжения.
Ленин азартно потирает руки.
Следует признать: разрушительный эффект распутинского анекдота далеко оставил позади совокупность всех освободительных инициатив от Сенатской площади до пятого года включительно.
Ленин: В России, Владимир Дмитриевич, только одно оружие осечки не дает – личное оскорбление. Да на людях. Да такое, чтоб у жертвы щека горела… Русский – это, знаете ли, специальное животное. Его немецким непоротым умом не ухватишь. Русский – прежде всего раб. Не по положению – в крайней сути своей. Там, где у развитых народов расчет, разумное самоограничение, взаимовыгодное взаимодействие, почтение к законам писанным и естественным, у русского – "одна, но трепетная страсть".
Бонч: Какая?
Ленин: Чтобы у соседа корова сдохла и дом сгорел. А лучше – у всех соседей разом.
Бонч: Зачем?
Ленин: Падение равного для раба – суррогат собственного роста. А уж когда прилюдно падает природный барин, наипаче первейший из бар, то за такое удовольствие наш богоносец, не раздумывая, собственный дом подпалит. С коровой и домочадцами. И сам в огонь кинется. Просто так – "от избытка чувств-с".
Бонч(хмурясь): Механика описана, положим, верно. Но как объяснить, что спектаклем распутинским упивается сплошь образованная публика, самые европеизированные слои. Более того – аристократия. Вплоть до великих князей.
Ленин азартно потирает руки. Видно, что спор с Бончем ему доставляет большое удовольствие.