Распутин: Мыша́. Махонькая. Юркая.
Сергий: То есть как? (изображает) Вы заходите в мой кабинет и видите во рту моего помощника мышь. (заводится) Он ее, простите, ел? Или сосал? Живая была мышь или мертвая? Может быть, она пищала? Может быть…
Распутин(отрицательно качает головой): Не было мыши.
Сергий(в бешенстве): Вы же минуту назад утверждали, что видели мышь во рту у моего помощника!
Распутин(кивает): Видел. Но не здесь. В преддверии. Когда толкли́сь. Он же меня не пущал спервоначала. Там-то он с мышо́ю во рте был, да. А тут гляжу – устна́ у него порожнии. Э, – думаю, – соскочила мышь-то.
Там же.
Входят иеромонах и архимандрит Феофан. Сергий бросает на Распутина последний ненавидящий взгляд и быстро идет приветствовать гостя. Они о чем-то шепчутся. Сергий уходит. Феофан что-то говорит на ухо иеромонаху, тот кивает и тоже удаляется. Феофан подходит вплотную к Распутину – тот невольно встает. После минутного взаимного оглядывания Феофан неожиданно обнимает Распутина и трижды неловко его лобызает.
Феофан(между поцелуями): Вижу в тебе, Григорий, сподвижника (чмок) в деле возрождения мистического, созерцательного начала, (чмок) на коем зиждется восточное православие (чмок).
Оба садятся.
Особо отрадно встретить на ниве сей не монашествующего, а человека из самой гущи многомятежной жизни. Если, считаю, всё это не послужило непреодолимой преградой – то кОльми пАче дОлжно подвизаться лицам, принявшим иноческие обеты!
Распутин: А кой в них прок – в обетах твоих? Без ярма-то, в охотку, всякое дело ловчее идет. (подмигивает) Верно?
Феофан(обескуражено): Но ведь нельзя отрицать и благотворность некоторого дисциплинирующего начала.
Распутин(махнув рукой): Э-э-э-э-э. Вот ты, скажем, постник, ко Христу тянешься. А иной черноризец в Царские врата не пролазит – салом оброс. А ить оба – монахи, одни обеты давали. Это как?
Входит иеромонах. С ним архиепископ Гермоген и иеромонах Илиодор. Гермоген сразу направляется к Распутину и Феофану. Илиодор и иеромонах отстали и о чем-то оживленно беседуют.
Гермоген: Не противоречь, Феофан! Все так – мона́си нынешние чревом раздались сверх меры. А иным родной дом – Содом.
Распутин(смеясь): Вот, воистину израильтяни́н, в коем несть лука́вствия! (Гермогену) Горяч ты, владыко. Да сердцем прост. Гляди – дров наломаешь.
Илиодор(криво усмехаясь): Ну, ты, брат Распутин, загнул! "Израильтяни́н". Небось, в тайге своей и не видал жида-то живого. А у нас в Питере от их "лукавствия" не продохнуть.
Гермоген(патетически, воздев перст): Что твой жук-короед подгрызает жид ножки трона! Всюду пролез! Везде гадит! Яд то́чит!