Наконец старый Болдырев произнес:
— Мы не знаем, является ли это сейчас преступлением… Новые законы смотрят на эти вещи по-другому. Посоветуйся с комиссаром, соседка!
Старуха поехала с жалобой в город.
Ее отправили ни с чем.
Судьи насмехались над ней и громко смеялись:
— Эй, старая! Неужели ты думала, что у твоего мужа нет глаз? Он предпочел молодую дочку такой старой кляче! Мы не видим в этом никакого преступления. Это старые глупые предрассудки! Возвращайся домой и смотри, как любят друг друга отец и дочь. Что же ты, Ветхого Завета не знаешь? В нем такие случаи описаны. Чем же твой старик хуже каких-то пророков? Он еще горячий и имеет желание! Поклонись ему от нас, женщина, и не морочь голову глупостями. Подумаешь — дочка! Баба, как любая другая…
Старуха строго смотрела на судей сухими, злыми глазами и спокойно сказала:
— Вы меня еще вспомните… Ой, вспомните, безбожники!
В эту же ночь сгорело деревянное здание суда, подожженное неизвестной, мстительной рукой.
Вину свалили на нескольких контрреволюционеров, бывших чиновников, которых сразу же расстреляли, потому что наказание для того и существует, чтобы его кто-то заслуживал.
Василиса тем временем вернулась в деревню.
Ночью, бесшумно ступая, она облила керосином и подожгла сложенные в сенях лучины, вышла из хаты, заперла на засов двери и засунула под соломенную стреху горящую щепку. Дом горел как стог сухого сена, а в треске балок и шипении огня тонули крики погибающих, напрасно ищущих спасения людей.
Два дня Василиса скиталась по деревне с окутанным шалью свертком.
Соседки с удивлением смотрели на кусок завернутого в тряпки дерева.
Старуха баюкала сверток, целовала, прижимала к груди и ласковым голосом напевала:
— Ай-люли, ай-люли, спи, внучек, спи, сиротка!
Придя в закрытую церковь, она долго смотрела на зеленый купол без креста и вдруг принялась подпрыгивать и пронзительно кричать:
— Эй-ха! Эй-ха! Красное пламя сожрало грешников; красное пламя сожрало судей. Эй-ха! Хорошее, горячее пламя я выпустила… Эй-ха!
Услышав это, начальник милиции приказал отвезти сумасшедшую в город и сообщил властям о хвастовстве старухи.
Василиса из города уже не вернулась.
— Ее наверняка расстреляли? — прошептала, узнав об этом, госпожа Болдырева.
Муж ничего не ответил. Он просматривал присланную из города газету.
Вдруг он поднял голову и, посмотрев на жену удивленным взглядом, прочитал:
— Пролетариат отметает старую мораль враждебных ему классов. Ему не нужна никакая мораль. Он живет практическим умом, который во сто крат выше и чище, чем лицемерная буржуазная мораль. Мы оздоровим мир и сделаем его благороднее; если бы у меня не было отвращения к глупым буржуазным словам, я сказал бы, что пролетариат свят, мудр и безгрешен!