— А торговому человеку такая жизнь — могила. Он и… Вера!…
Дмитрий восторженно выматерился. Семен отогнал теленка, кинул ему сена и пошел.
Дмитрий постоял, поглядел на поветь с тугими светло-зелеными стогами сена… Вдруг начал проделывать, приседая, гимнастику.
Ра-аз!… Два-а!… Раз!… Два!…
После обеда Семен отозвал Алимхана за ворота, сказал:
— Ты мне, немаканай, келью срубишь? На манер святова!…
— Ни? — переспросил киргиз.
Семен плюнул, мотнул плечом и, прихрамывая, побежал догонять отца на улице.
— Я тебе тут, батя, — сказал он, — келью заказал, Алимханка, он ничего, срубит. Красить, жалко, не умет!
Калистрат Ефимыч остановился, посмотрел в сторону на радужные окна зеленоватых изб. Согласился.
— Мне, што ж, коли!… Агриппина-то замуж не сбиратся? Раз келью…
Семен подмигнул.
— Обождет. Мы ей попа подыщем. Погоди вот!… Я понимаю.
В сенях Алимхан прорубил окно, сделал двойную перегородку из плах. Дмитрий сколотил широкую постель на деревянных козлах.
Пришла в клеть Агриппина, сухая, темная, как слежалое сено. Она долго исступленно оглядывала стены, потолок.
— Баб водить будет сюды? — пренебрежительно спросила она.
Дмитрий похлопал ладонью стены, подоткнул в пазы мох и похвалил:
— Хоть Николаю-чудотворцу туда же!… Молись!
Через три дня Калистрат Ефимыч перешел в келью. Забежал, прихрамывая, Семен, мелко подергивая рукой, перекрестился и спросил беспокойно:
— Молишься, батя?…
Калистрат Ефимыч лежал на кровати, заложив жилистые руки за голову. Ответил твердым, широким голосом:
— Нет.
Семен потоптался, оглянул пол и, заметив валявшуюся щепку, сунул ее в карман.
— Добротна келья!… Хошь игумену! — И добавил досадливо: — А ты молись… Я ведь знаю — ты молишься… Без молитвы какой хрестьянин! Пыль!… А, батя, верна-а?…
Был у него просящий, мелкий, как пшено, голос. Калистрат Ефимыч посмотрел на его жесткое лицо с потрескавшимися, точно древнее дерево, губами и, отворачиваясь к стене, выговорил:
— Спать хочу.
В тот же день на сходе Дмитрий шумно и оголтело кричал мужикам:
— Каки ваши дела!… Резервный вы люд, и никаких… Листрату Ефимычу, родителю моему, виденья видятся… Всю ночь на коленах стоит! Келью срубил, молится! Обязаны за вас мы молиться? Ну? Вы как?…
И долго путано рассказывал про виденья отца. Вспомнил генералов: Радко-Дмитриева, Рузского, предателя Ренненкампфа и вставил их в видения.
За грязной дверью присутствия повис на дрожащих и желтых ветвях черемухи лиловый клочок неба.
Мужики непонятно молчали, остро глядя в двери зеленоватыми глазищами.
Агриппина, прижавшись к стене у крыльца, придушенно спросила Дмитрия: