А гогот пошел на рассвете от озер. Гоготали гуси, чибисы голубоногие разрывали камыши.
Запахло от озер амином -холодными озерными травами…
И зеленый озерный бросился ветер — метнул к розово-фиолетовому небу лошадиную гриву, оправил шлею и синий волос Калистрата Ефимыча примял”
Тогда-то услыхали они из камышей:
— Здорово живете!…
Сидит в седле культяпый Павел — стремена подняты почти к самой луке. Резко, как чибис, кричит;
— Откедова?… Куды?…
Не отвечает Калистрат Ефимыч. Лицо багровое от ветра, что ль, А глаз, глубоко, как сом в водах, — не” заметен.
— Тпру!…
Остановились лошади. Скосились глазами и весело по-человечьему заржали.
Скатился Павел с седла в телегу, чембырь к грядке привязал — достал кисет, говорит:
— Погоняй!… Я с тобой!
— Не по пути, Павел,
Высек Павел из кремня огонек, раздул. Выкидывая из бороды камышинки, выговорил:
— Мне со всеми по пути. Одно — надоели мне все человеки! Я, Ефимыч, по-твоему, правду искал…
— Ну?
— Плюнул! Какое мне дело, пушшай сами ищут, а я за них отдувайся… Сёдни мужики, которы восстали, со мной в волость гумагу послали. Целую ночь камышами да болотинами пер, не поеду дале!… Да чо я им, на самом деле, малайка?…
— Надоело?
— Аж пуп травой пророс, Калистрат Ефимыч, надоело.
Затрясся у него на бороде камышиный пух. Повел щекой Павел на Настасью Максимовну, сказал:
— Спит?… Ты, паря, бабу-то добру подцепил. Однако мне так не везло!… Кто за правдой-то идет, кляп проглотит. Оно… самогону нету у те?
— Нет… А как ты о боге?…
Завертел тот на щеках улыбочку хитрую. Голова стала коротенькая, культяпая.
— Етова я тебе сказать не могу. За ето мне князь Таврический ноги велел отрубить.
— А говорил — видмедь отгрыз?
— Так то я охотнику баял, врал.
Он кинул шапку под голову. Лег на спину.
— Я пока усну, а там, когда я те надоем — разбуди. Которые так храпу мово не обожают, храплю я здорово… Как князь-то отрубил ноги…
— У те семья есть?…
Потупил Павел глаза в волос:
— Кажись, есть, Ефимыч… Не знаю. Дикие они, выгнали меня… А може…
Он вдруг густо, по-лошадиному, захрапел. Лошадь обернулась, взглянула удивленно и зарысила.
Проснулась Настасья Максимовна. Поглядела мягкими, сохранившими еще ночную фиолетовость зрачками, — от толчков катавшееся по сену тело, как бревешко. Заплакала.
— Во-от маяться, владычица!…
Встретился мужик, серобородый, на вершине. Поравнялся с телегой и вытянул хворостиной Павла. Павел раскрыл глаза и крикнул:
— Брось, не балуй! Я всю ночь не спал.
Мужик повис над телегой. Пискливо, по-ребячьи, проговорил:
— Ступай домой. В волость-то меня послали!…
Павел начал материться вслед умчавшемуся: