— Ты помнишь, диверсант пообещал вчера ложку дёгтя в бочку яда?
Как не помнить, о бедство неотвращённое! Теперь придётся до берега грести ладошками километр, смешить рыбу, потом практически голыми останавливать попутку, потом, списав всё на акклиматизацию… Они враз поднялись над бортами лодки. Лодка качалась посреди обширной низовой лужи после вчерашнего ливня, а на берегу стояла улыбающаяся толпа. Улыбающаяся Томочка, улыбающийся Петрович, улыбающаяся колдунья, не улыбающаяся баба Фекла, улыбающиеся чабаны и пара тысяч небесных баранов.
— Подведем черту. «Проявление помывочной активности без эмоциональной окраски примитивно и низменно.»
— Полностью согласен. Натуральное безобразие! «Помывочный акт не терпит неформального отношения к делу, низкой культуры и плохого вкуса.»
— Прелестно. «Помывочный обряд обязан быть тонким и уникальным по своему эстетическому содержанию. Он должен запечатлеться навсегда.»
— «Не рекомендуется начинать помывочный процесс при переедании. Внимание! Алкоголь категорически противопоказан!»
— «Берегите желание. Неперегруженная помывочная функция сохраняется тем дольше, чем меньше помывочный акт воспринимается источником чрезмерных наслаждений. Злоупотребление — источник преждевременного истощения и преждевременного старения.» Ты посмотри, как грамотно получается!
На третьем курсе впервые поставили обнаженку. Не то чтобы нагого тела не видели, но смятение было изрядное. И не потому что голая грудь воспринималась клумбой с расцветающей рефлексией известного рода (по девочкам уже бегали), подумаешь, голая грудь, кусок золота, что ли? А потому что появились перед неокрепшими умами дополнительные обертоны. В миру Виолетту Владимировну студенты знали как библиотекаря-практиканта из училищной библиотеки. И вдруг на тебе — обертоны! Два часа отрисовывать бедро, вылизывая рефлексы, беседовать о субъективизме Марселя Пруста и смущенно коситься на зарумянившихся девственниц класса после потягушек Виолетты Владимировны и её жалобы: «Если бы я знала, что натурщикам тяжелее, чем шахтерам. Подработала на отпуск, называется, каблуки уже гармошкой. Как я устала, братцы-кролики, каменеть тут перед вами. Эй, Иван, ты у нас радиолюбитель, взял бы меня, что ли, за сосок, настроил бы на волну «Маяка»? После таких шуточек Виолетту Владимировну стали именовать «В.В.». Кто служил в армии, знает, что «В.В.» — сокращённо от «взрывчатых веществ». Такожде педагог терзал: «Плохо! Рисуйте круглые сутки. Пришли после занятий, поели, разделись и делайте друг с друга хотя бы наброски. Ну погодите, дождётесь экзамена — семь шкур спущу! Слушать сюда. Если к понедельнику каждый не принесет по тридцать набросков — всем конец!». Тут Степан Ивану еще ляпнул в том плане, что где уж можно сделать тридцать набросков, так это в бане на Речном вокзале. Там шпана провертела в двери дырочку из мужского отделения в женское. А если рассверлить дырочку — «Без проблем, потому что там закуток, куда никто не заглядывает», — то за полчаса можно сделать не тридцать, а триста набросков. Шутка! Но если серьезно, с одной стороны — не откладывай на завтра, что можно не сделать сегодня, с другой стороны попробуйте сами нарисовать триста мужиков с синими обволошенными ножками. Не стошнит только гомосексуалиста. Так и получилось, что Степан с Иваном оказались в бане с ручной дрелью, блокнотами и карандашами. Сделав дело, они, естественно, нарезались пива (Святое дело! Год не пей, а после бани укради, да выпей), но запьянев и рассупонившись, взялись, похохатывающие жеребцы, рисовать ко всему эротические рисунки в духе великого Бердслея, сошедшего к концу жизни с ума на этой почве. Вильчевский так вообще впал в порнографию, изображая мужчин с членами, которые смело можно было бы использовать вместо колонн Парфенона. Когда пиво кончилось, они проиллюстрировали Кама-Сутру почти полностью. Степан, ладно, тут ясно. А вот Вильчевского имеет смысл извинить — кроме тела жены он других, сделанных из молока и мёда, не знал и прельщаться не собирался. Степан уже отсортировал непристойный материал от набросков и сжёг в печке от греха подальше (повеселились и будет), когда зазвонил телефон. Тома приказала, чтобы муженек забрал её с тяжелыми сетками из соседнего универмага. Вильчевский протрезвел мгновенно. Он удачно соврал Томе, что подвернул ногу. «Да не ойкай ты! Совсем чуть-чуть. Я же не хожу в шрамах после чихания у окна». И сказал, что за ней сейчас прибежит Степан.