Вильчевский, не решаясь нарушить извечное табу, морщась, заглядывал в темные складки.
— Потом. Пусть подсохнет.
— Жадина-говядина солёный огурец, по полю валяется, никто его не ест. Нет, губася, сейчас, немедля, давай, давай пан Неважный, пианино без тормозов!
— Ну Иван.
— Да не Иван! Не Иван! — загнусив противно. — Жаднуч ты. Всёмоёка ты всю жизнь и ещё пару дней. Дайнедамка, иштычегозахотелка, никуданепускатель. Какая ты, мама, неразрешительная! Убери тряпку, говорю!
Степан фыркнул и поднял за углы наволочку. На картине изображен странный город. Город, как широкая вавилонская башня, но не строгой геометрии, а неровно, так растет на березе прихотливо гриб-чага. Дальше, сплетаясь, уходили в предзакатное небо мостики, переходы, лестничные марши. И где по логике строительных материалов должно было всё заканчиваться, тянулись ввысь, в край картины, тончайшие шпили. Но и на них виднелись микроскопические, не больше муравьинных глаз, окошечки, говоря о том, что город-башня имеет гигантские размеры. На желтой, с ядовитинкой, равнине стоял крылатый конь, а рядом с ним, не касаясь земли, висела беззащитная обнаженная фигурка девушки. Причем её правая нога и левая передняя нога коня связаны.
— Хых, человек божий, обшит кожей! Ва выкидываем, получаем пан Нежный, с улыбочкой, как красивая, но пугливая бабочка готовая сорваться с губ в любую секунду, — оглушительно хлопнул по бедрам, наклонился, разглядывая детали, потом не разгибаясь повернулся к автору. Еще ниже согнулся в поклоне, делая рукой широкое кольцо, будто давал отмашку шляпой. — Ты — хан Удачи! Тебя нужно повесить в красном углу вместо иконы, там, где встречаются все взгляды, и молиться на тебя. Нежнейшего пана повесим за шею, чтоб холсты не прятал. Эх, старикан, ты же знаешь, художник художника редко похвалит. И то потому только, что второй уже ласты завернул. По этому поводу я предлагаю всё-таки подписать декларацию о намерениях.
— Подписать по какому поводу: что ласты завернул или что похвалит? — обнимая с краю неохватного друга, спросил Степан.
Бородатый хихикнул.
— Анекдот свежий услышь ты. «Рядовой, бля-бля, выйти из строя. Поднять танк спереди!» «Не получается. Тяжелый.» «Попробуйте поднять танк сбоку.» «Не могу. Тяжелый.» «Сзади.» «Никак неможно. Ну очень тяжелый!» «А то, — говорит лобастый старшина. — двести тонн!» — и покатился со смеху, кладя пасхальные поклоны.
Подписали декларацию о намерениях, разлили вино, Вильчевский поднял чашку.
— Хочу выпить за твое мужское начало. Пойми меня правильно. Не за члены, но за начало. Члены — черезвычайны, начало — вычайно, но стабильно. Стоит статуя в лучах заката, творческое начало прикрыто лопатой.