Приблизительно такими словами пресек он и сейчас возникшее раздражение и, отказавшись от машины, пошел пешком в сторону центра, рассчитывая перекусить по дороге в каком-нибудь не самом худшем кафе.
А режиссер забрался в автомобиль и, усадив на этот раз автора рядом сзади, а Генриха на переднее сиденье, продолжал высказывать сомнения и соображения по содержанию сценария, переделывать который они уже не имели права.
— Все у нас слишком организованно, непробиваемо, — сказал он, наваливаясь на автора на крутом повороте.
— Мы шли точно за документами. Никакой лакировки…
— Да черт с ними, с документами. Мы же не пенсию Шумову оформляем. Мы восстанавливаем кусок жизни. Да какой! Преддверие подвига, гибель. А у нас — пришел, увидел, победил.
— Я не совсем понимаю…
— Я тоже… Не понимаю и не верю, что все шло у них, как в штабе дивизии, где каждый рубеж цветными карандашами на карте нарисован. Да и там, как врежут из-за этого рубежа, пух и перья полетят. А в подполье? Ни одной случайности…
— Какую бы ты хотел случайность, интересно? — спросил Генрих, обернувшись.
— Какую? Ну хотя бы… В порядке бреда. У нас бургомистра убивают по заданию Шумова. А если наоборот? Вопреки? Если он считал это нецелесообразным накануне решающей акции, а Константин, отчаянная голова, сам распорядился и осложнил обстановку?
Генрих присвистнул:
— Ну, ты даешь! И не оригинально, между прочим. Это мода — преувеличивать трудности. В конце концов, кто победил? Мы. И не случайно. У нас и оружие оказалось лучше, и армия… Не только числом… Организация тоже выше оказалась. Это, старик, факты, а факты, как говорится, вещь упрямая. Не нужно лакировать, но зачем выдумывать? Убили бургомистра? Факт. Взорвали театр? Факт.
— Однако Шумов погиб.
— Ну и что? Война же была все-таки… Без жертв не обойтись.
— Это в общем. А в частности он должен был уйти. Почему ему не удалось уйти?
Автор покачал головой:
— Об этом никто не знает.
— Вот-вот! А мы беремся рассказать, как это произошло. Что случилось. Показать самопожертвование… А если нелепая ошибка, случайность?
— Шумов был профессионалом, — заметил оператор.
— Профессионалы тоже люди.
— Шумов — герой, — возразил Генрих. Он постепенно заводился и спорил уже с заметным раздражением.
— Да, но не фанатик же и не сумасшедший, который утратил чувство самосохранения и погибает только для того, чтобы его считали героем. Что такое, по-твоему, герой?
— Героизм — свойство личности.
— Например?
— Ты, например, не герой.
— Не очень вразумительно. Может быть, пояснишь?
— Пожалуйста. В конце концов, ты снимешь все, как положено, ты не скажешь: нет, я не верю и не буду так снимать…