Но что было особенного в тот момент, так это то, что тогда они не дрались. Они даже не ругались. У них был секс. Не жестокий стремительный секс — и это было нормально — нет, только тихий, уютный секс. И они крепко вцеплялись друг в друга руками, ногами, они боялись отпускать друг друга. Когда они закончили, и отлепились друг от друга, и, вероятно, оба чувствовали себя смущенно от того, что они только что сделали с таким напряженным спокойствием — если брать в расчет то, что они неделями едва общались, — то Ким сказала, а она ничего не говорила на протяжении всего акта, определенно не произнесла ничего из своих обычно вульгарных, страшных понуканий, ничего похожего на «Выеби меня жестче» и «Задуши меня!», никаких комментариев, она сказала: — А твой брат вообще существует в реальности, Марк?
Я имею в виду, ты уверен, что не выдумал его и всю эту сказку о том, как он уехал вместе с твоим отцом? И как бедный маленький Марк был оставлен со своей злобной мамашей, которая тут же вышла замуж за какого-то сумасшедшего обывателя, а ты переехал с ней в его модный дом, который потом пытался поджечь? — Откатившись от него, она продолжила: — Ты знаешь, что я думаю? Я думаю, что ты все это выдумал, во всяком случае, большую часть из этого, я имею в виду, что это не совсем обычный семейный развод, не так ли? Я не знаю ни одного мужчину, который забрал бы с собой хотя бы одного ребенка — ты надеялся, что все тебя будут жалеть, потому что тебе больше ничего не оставалось, да? Ничего тебе не оставалось, кроме самосожаления.
Почему-то он оставался спокойным, вероятно, потому что смысл того, что она сказала, еще не проник в глубины его сознания, его мироощущения, и он попытался объяснить Ким, на что это похоже — когда у тебя есть настоящая семья, близкие люди, и они — часть тебя, а потом в один прекрасный день они уходят из твоей жизни. В эти странные несколько минут необычного спокойствия он попытался объяснить ей, на что это похоже, на что похоже быть преданным твоим папой, и мамой, и еще твоим малолетним братом. На что похоже — быть нелюбимым ими.
Она сказала:
— Ты ничего не добьешься в этой жизни, пока не выбьешь из себя всю эту чушь, пока не стряхнешь ее так же легко, как присохшую грязь. И что, ты, черт возьми, думаешь, что я смирилась со своей жизнью? Что я все продолжаю и продолжаю трындеть о том, что у меня никогда не было папы, о том, что когда мне было шесть лет, мой дядя засовывал палец мне в письку? Я когда-нибудь жаловалась на все это? Нет. Разве я позволяю этому сжирать меня изнутри? Нет. Я переключаюсь на другие вещи.