— Ким просто хотела убедиться, что за Лили нормально присмотрят, когда она приедет, — говорит Энн. — Что я буду поблизости, чтобы присматривать за ней.
— Тем хуже, — говорит он. — Я ненавижу, когда что-то делают у меня за спиной. Ты такая же мерзкая, как и Ким. Такая же, как все. Ебаный заговор против меня. Какого хуя я сделал, чтобы заслужить такое?
— Марк, я сделала это только ради Лили и ради тебя. И конечно, ты можешь это понять. Пожалуйста, не говори со мной так, я — твоя мать. Тебе следует проявлять ко мне немного больше уважения.
— Тебе повезло, что я с тобой хотя бы так разговариваю! — говорит он, борясь с дверным замком — на тему защиты жилища Лоуренс и его мама такие же параноики, как и он сам.
Когда он наконец справился с дверью и вышел на дорогу, мягко скользящую вниз между низкой изгородью с почтовым ящиком и клумбой с желтыми хризантемами, он обернулся к своей матери, которая проследовала за ним на улицу, но явно пытается по-прежнему держать дистанцию, и Марк говорит ей, снова пристально вглядываясь в постаревшие черты ее лица, в морщины и тонкие кожные складки, каштановые с проседью волосы, которые абсолютно не делают ее моложе, в усталые, налитые кровью глаза, и вот он говорит:
— Только не говори мне, что у тебя есть новости от Робби. Ну что, он еще не подхватил СПИД?
Марк удивлен, что сказал это. Раньше он никогда не ассоциировал Робби со СПИДом, но сейчас он кипел гневом, потому что Робби — модный архитектор в Торонто, потому что, насколько ему известно, он никогда не был женат, и у него нет детей, и он никогда не пытался поддерживать с ними отношения, и внезапно именно в этом он видит разгадку — его братец болен и ему стыдно от этого. И именно этим он может задеть свою мать, думает он — не просто упомянув о Робби, но предположив, что тот — педик и что он болен СПИДом. Он не может избавиться от этой мысли.
— Поэтому он не приехал повидаться с нами? Потому что покрыт язвами и раковыми наростами. Прикован к кровати и не может ходить — я видел по телеку этих пидоров, этих жертв СПИДа.
Он подходит к машине, открывает ее и садится, и перед тем, как уехать прочь, перед тем, как поставить на заднюю передачу и нажать на плотно сжатый акселератор «Астры», он открывает окно и орет:
— А кто будет в глубине души блюсти его интересы? Нет, еб твою мать, не ты. Ты ведь его не бросила, правда? Ты вышвырнула его прочь. Своего младшего сына. А теперь посмотри, что с ним сталось. Бессердечная пизда.
Он видит, что мать отворачивается от него, но на мгновение мешкает перед тем, как вернуться в дом, и он вспоминает Лили, стоящую у парадной двери своего дома, когда он и Николь только-только высадили ее по возвращении из паба с ланча, где она ничего не съела, хотя умудрилась выпить три Bacardi Breezer, одну бутылку с лимоном и лаймом и две с арбузом, которые купила ей Николь, и она выдула все это через соломинку. Он вспоминает о Лили, которая стоит у двери, заткнув уши наушниками, смотрит на дверь, полная решимости не оборачиваться и не махать ему и Николь в тот момент, когда они отъезжают — и ждет, пока мама впустит ее в дом. И не хочет, чтобы он видел, как она плачет.