– А у тебя? – Курбатов обернулся к Савицкому.
– Пока ничего. – Криминалист задумчиво пожевал мундштук беломора. – Воды было по лодыжку. В ванной бардак, как и везде. И ничего интересного.
– А газеты кто на пол набросал?
Савицкий пожал плечами.
– Сантехники, видно…
– И вправду бардак, – прорычал Курбатов.
Он позвал лейтенанта и велел ему привести жильцов из соседних квартир на площадке, а также с верхнего и нижнего этажей. А заодно разузнать, с кем из соседей погибшая была в приятельских отношениях. Пока лейтенант бегал, Курбатов обошел квартиру.
Было ясно, что он опоздал. Еще двенадцать часов назад Вера Седых была жива. Та самая Вера Седых, с которой Таня Лопатко провела последние часы своей жизни. Она пропала сразу после смерти Лопатко – телефон молчал, на работе она не появлялась, и Курбатов был на сто процентов уверен, что Вера пустилась в бега. Это ему было даже на руку, поскольку бегство косвенно указывало на ее виновность, а так как бегунья она была неопытная, нервная, то сама должна была засветиться, и Курбатов рассчитывал взять ее тепленькую не позднее, чем через неделю… Да он просто не сомневался, что именно так оно и будет!
Курбатов разозлился. Теперь ни Веры, ни косвенной виновности, ни задушевных бесед в камере СИЗО.
– Я помогала ей иногда по хозяйству, – протараторила женщина в спортивном костюме, соседка из квартиры напротив. – Борщик сварю, картошечки почищу, в квартире уберусь. У нас были прекрасные отношения, просто замечательные, вы ничего такого не подумайте…
– Вчера, вспомните, – перебил ее Курбатов. – Кто-нибудь приходил к ней?
– Ну-у… – Женщина состроила задумчивую гримаску. – Не знаю. Вообще-то у нее были кавалеры, но без этого… Без бандитизма. Все солидные такие, с положением…
– Кто именно? Имена, фамилии? Приметы?
– Ой, трудно сказать…
– Я часто видел двоих, – подал голос высокий лысоватый мужчина.
Он прокашлялся.
– Меня зовут Антон Григорьевич, мы живем как раз под Верой, в двенадцатой квартире. Это у нас потолок рухнул ночью…
– Кого вы видели?
– Один пожилой. Лет под пятьдесят. Невысокий. Лицо такое невыразительное. Ну…
Антон Григорьевич потер ладонью заросший утренней щетиной подбородок и усмехнулся.
– Кирпича просит. Нос крупный, лоб невысокий, глубокие залысины. Одевается хорошо. И машина хорошая.
– Что за машина?
– Ну, такая… – Он покрутил рукой в воздухе. – Спортивная. Серебристая. Американец, кажется. Запер меня однажды – поставил машину так, что мне утром было не выехать. А тут сына надо в школу отвезти и самому на работу не опоздать. Пришлось сигналить, пока он не вышел и не отогнал ее в сторону. Еще недовольный такой был…