И я пошла прямо по вереску, следуя ложбине, уводившей в глубину бурой пустоши. Следуя ее изгибам, я брела по колено в темном вереске. Когда же увидела обросший мхом высокий наклонный камень, то села под ним. По сторонам поднимались склоны ложбины, камень укрывал мою голову, а над ним было небо.
Прошло немало времени, прежде чем даже тут я обрела некоторое спокойствие – меня преследовал смутный страх, что поблизости может пастись полудикий скот, что меня заметит какой-нибудь охотник или браконьер. Если над пустошью проносился порыв ветра, я испуганно поднимала голову в уверенности, что на меня несется бык. Если раздавался свист ржанки, мне чудилось, что это свистит человек. Однако всякий раз мои опасения оказывались напрасными, и, успокоенная глубокой тишиной, которая воцарялась кругом по мере того как ночь вступала в свои права, я вновь обрела уверенность в себе. До этих пор я ни о чем не думала, а только слушала, оглядывалась по сторонам, пугалась. Теперь же ко мне вернулась способность мыслить.
Что мне предпринять? Куда идти? Мучительные вопросы! Ведь я ничего не могла предпринять, и идти мне было некуда. Ведь мои усталые подгибающиеся ноги должны были еще проделать длинный путь, прежде чем я доберусь до какого-нибудь селения; ведь придется испрашивать неохотного милосердия, прежде чем я найду кров; молить о сочувствии, почти наверное услышать не один отказ, прежде чем моя история будет выслушана, рука помощи протянута.
Я потрогала вереск, он был сухим и еще хранил тепло летнего дня. Я взглянула на небо, оно было чистым, мирная звезда мерцала у верхнего края ложбины. Выпала роса, но очень легкая, а в воздухе – ни дыхания ветерка. Природа казалась мне благой и доброй. Она открывала мне объятия – мне, бесприютной страннице. И я, от людей ожидавшая лишь недоверия, отказов, оскорблений, предалась ей с дочерней любовью. По крайней мере на эту ночь я буду ее гостьей, а не только дочерью. Моя мать даст мне приют, не требуя взамен ни денег, ни иной уплаты. У меня еще оставалась горбушка булки, которую я купила в городке, который мы проезжали в полдень, – купила на пенни, мою последнюю монету, случайно оказавшуюся у меня в кармане. А среди вереска я увидела кустики черники – спелые ягоды поблескивали, как агатовые бусы. Я набрала горсть и съела их с хлебом. Такая отшельническая трапеза если не утолила, то все-таки притупила мучавший меня острый голод. Затем я прочитала вечерние молитвы и выбрала себе ложе. Вереск вокруг камня был очень густым, и когда я легла, мои ноги погрузились в него, а по сторонам он стоял так высоко, что почти не пропускал ночного воздуха. Я сложила шаль пополам и укрылась ею точно одеялом, а подушкой мне послужил мшистый бугорок. Мне было очень тепло, во всяком случае, в первые часы ночи.