– Но вы поняли меня? – сказал он. – Это деревенская школа, и вашими ученицами будут самые бедные девочки, дочери батраков, в лучшем случае не слишком зажиточных фермеров. Учить их вам придется вязать, шить, читать, писать, считать, и только. Что вы будете делать с остальными вашими знаниями? Ведь большая часть вашего ума, чувств, вкусов останется без применения.
– Постараюсь сохранить их до того времени, когда они понадобятся.
– Так вы понимаете, за что беретесь?
– Да.
Теперь он улыбнулся – и не горькой, не печальной улыбкой, но радостной и очень довольной.
– Когда вы приступите к выполнению своих обязанностей?
– Завтра я отправлюсь в свой дом, а школу, если вы желаете, открою на следующей неделе.
– Отлично. Пусть будет так.
Он встал, прошелся по комнате, остановился, снова посмотрел на меня и покачал головой.
– Что именно во мне вызывает у вас неодобрение, мистер Риверс? – спросила я.
– Долго вы в Мортоне не останетесь, нет-нет!
– Почему? Какая у вас причина думать так?
– Я прочел это в ваших глазах. Они не из тех, что обещают мириться с однообразием жизни.
– Я лишена честолюбия.
При слове «честолюбие» он вздрогнул и повторил его.
– Нет. Почему вы подумали о честолюбии? Кто честолюбив? Я знаю, во мне есть честолюбие, но как вы догадались?
– Я говорила о себе.
– Ну, если вы не честолюбивы, в таком случае вы…
– Что?
– Я хотел бы сказать: «страстны». Но вы могли бы понять меня неверно и рассердиться. А в виду я имел следующее: человеческие привязанности и симпатии для вас крайне важны. Я убежден, что вы не сможете долго довольствоваться досугом, проводимым в одиночестве, и монотонным трудом, не дающим никакой пищи ни уму, ни сердцу. Как не могу я, – добавил он с особой выразительностью, – прозябать в этой трясине, замкнутой горами. Вся моя натура, данная мне Богом, противится этому. Способности, дарованные мне Небом, парализованы, не приносят пользы. Вы слышите, как я противоречу себе? Я, который в проповедях призывал довольствоваться самым смиренным жребием, указывал, что даже дровосеки и водоносы своим трудом славят Господа, – я, Его служитель, носящий сан, впадаю почти в исступление от желания вырваться отсюда. Что же, приходится искать средство примирить склонности с нравственными принципами.
Он вышел из комнаты. За этот короткий час я узнала о нем больше, чем за весь прошлый месяц, и все же он оставался для меня загадкой.
По мере приближения дня разлуки с братом и отчим домом Диана и Мэри становились все грустнее. Обе пытались держаться как обычно, но, как ни старались побороть свою печаль, им не удавалось полностью победить ее или утаить. Диана дала мне понять, что это будет совсем иное расставание, чем прежние. Вероятно, новая разлука с Сент-Джоном будет продолжаться долгие годы, если не всю их жизнь.