Несмотря на то что Квинт Гортензий Гортал в последнее время почти удалился от дел, он по-прежнему оставался принцепсом Сената и потому имел право говорить первым. Необычайно красивым голосом, не вполне гармонирующим с данной обстановкой, он выразил несогласие с тем, что временный уход от обязанностей сделал его некомпетентным в обсуждении подобных вопросов. Он также заметил, что в связи с возникновением чрезвычайных обстоятельств следует пренебречь обычным протоколом и первое слово для выступления предоставить консулу. Насколько я понял, последняя фраза была заранее заготовлена и обговорена с консулом. Хотя Гортал с Цицероном всегда были политическими соперниками, при особо важных обстоятельствах они могли объединиться и обеспечить предписанную законом объективность. Цицерон встал со своего курульного кресла, и зал погрузился в тишину.
Не буду пересказывать его речь, которая стала первым из трех обличительных выступлений против Катилины, входящих в число самых знаменитых образчиков ораторского искусства с тех времен, когда Демосфен выступил перед афинянами с осуждением Филиппа Македонского. В последующие годы Цицерон перенесет их на бумагу, добавив риторические украшения, и опубликует. Со временем их будет изучать каждый школьник. Они станут примером ораторского мастерства для каждого будущего правоведа независимо от того, какие повороты судьбы будет переживать Рим, представлявший собой в те времена весь цивилизованный мир.
Среди сенаторов присутствовал и Катилина. Он пытался нагло отрицать выдвинутые против него обвинения, заявив о своей невиновности и протестуя против злобных происков врагов.
Но Катилине как оратору до Цицерона было далеко, к тому же среди сенаторов у него было мало друзей. Когда он впал в неистовство, его начали высмеивать и требовать, чтобы он отказался от должности и покинул Рим. Сам заговор еще не был разоблачен, но Катилина уже оказался в положении рычащей бешеной собаки, очутившейся в стае ополчившихся против нее сородичей. Я бы не стал применять подобное сравнение, не будь многие из сенаторов такими же, как Катилина, если не хуже. По крайней мере, в храбрости он превосходил большинство из них.
В конце концов, изрыгая брань и проклятия, Катилина взорвался и выкрикнул нечто вроде: «Да обрушатся несчастья на ваши головы!» Мне доводилось слышать многочисленные версии его последних слов, но мне трудно настаивать, что я передал их верно: его было плохо слышно.
Когда Катилина покидал курию, Цицерон, как истинный оратор, предусмотрительно выждал, пока в зале заседаний наступит тишина. Он дал Катилине время убраться — похоже, это был заранее продуманный Цицероном ход. Когда он встал, чтобы начать свою речь, в руках у него был папирус, показавшийся мне знакомым.