А все-таки вчера пришел к ней…
Вечером она застала Юргиса в еще худшем настроении, но все-таки в отцовских брюках. Он криво усмехнулся:
— Раз нет другого выхода…
Ужинали молча.
Гражину это затянувшееся молчание тяготило, и она попыталась заговорить.
— Я недавно видела Альгиса. Он теперь служит новой власти.
— Знаю. Всем хвастался, негодяй.
И снова повисло гнетущее молчание. Гражина хотела прервать его, но не знала как. Не найдя о чем заговорить, спросила:
— Хочешь, завтра цеппелинов наварю?
Юргис пожал плечами.
— В моем положении не приходится выбирать.
— Зачем ты так? Не надо себя унижать.
— Не я себя унижаю. Меня унизили, — и вдруг в сердцах выпалил: — Говорил же родителям, что надо убираться в Германию!
Она не поняла.
— Уехать? Разве советы выпускали?
— Тех, у кого в роду есть немцы, выпускали.
— А разве… разве ты не литовец, то есть не совсем литовец?
— Литовец я, литовец. Это мать вспомнила, что какая-то ее прабабка была немкой. Значит, мы могли уехать. Так нет, отец заупрямился: «Я человек, а не перелетная птица и останусь со своим народом». Остался. И что? Любезный народ защитил его? Руками таких, как Альгис, отправил к белым медведям.
Он умолк. Гражина была этим довольна — разговор только еще больше расстраивает и раздражает его.
Но раздражение не проходило. Оно снова прорвалось, когда она принялась стелить ему постель.
— Не надо мне уступать свое место. Непрошеному гостю и сундука довольно.
— Ты не гость, — только сказав это, подумала: а кто он? Но Юргис уже стащил с дивана одеяло, подушку, простыню и понес их в кухню. Закрыл за собою дверь.
Гражине опять стало жалко его. Но как ему помочь? Она сидела, уставившись на пустую материнскую кровать, на голую тумбочку, еще недавно уставленную пузырьками с лекарствами. Наконец, почувствовав, что засыпает, легла.
Спала, кажется, совсем недолго, внезапно почувствовав, что Юргис ложится рядом!
Она быстро села.
— Я лягу на сундуке… Мне там удобно… Я привыкла…
Но он потянул ее к себе.
— Лежи. Не съем я тебя.
Она пододвинулась к самой стене, хотела вжаться в нее. Но все равно Юргис был совсем близко, касался ее.
— Пусти, пожалуйста!
— Говорю же, что не съем.
— Все равно пусти.
— Не упрямься. — Он стал ее целовать. — Я же нравлюсь тебе… Знаю, что нравлюсь. И ты мне тоже… Особенно такая, мягонькая…
От этих слов, от его рук она странно обмякла. Понимала, что должна встать, выйти. Но он ее не отпускал. И она все слабее сопротивлялась…
Потом он уснул. А она лежала боясь шевельнуться, чтобы не потревожить его. Еле сдерживала слезы. Какой грех! Мама в могиле, а она… к тому же невенчанная… Но он же сказал, что она ему нравится. Значит, они обвенчаются. Она будет его женой. И чуть слышно прошептала: «Женой…»