Пустыриха остановилась у покривившегося, вросшего в землю домика, тремя маленькими окнами глядящего в палисад. На занавешенной террасе горел свет – хозяйку ждали. Скрипнула калитка, мы вслед за старухой прошли по деревянным мосткам к дому. Она указала на скамейку:
– Тута обождите! Сам сейчас выйдет, а дома у меня не прибрана, гостей не ждала!
Мы переглянулись, но, делать нечего, уселись на ветхую скамью и закурили.
Пустыриха скрылась в доме, потом послышался ее скрипучий голос, и в ответ – тяжелый, гулкий бас, гудевший, как в трубу. Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел могучий старик с растрепанной бородой, в валенках с галошами, абсолютно лысый, и почему-то веселый.
– Здорово, мужики! – басонул он, тяжело спускаясь с крыльца: – Ну, чего? Сразу поедем, али отдохнуть хотите?
– Да можно и сразу. Мы не устали! – вразнобой ответили мы с Борисом, пораженные какой-то былинной могучестью деда.
– Ну, глядите, мужики! А то можно было б и опосля! Ланноть, пойду запрягать, курите пока!
Дед убрел за дом, на задний двор, заскрипели отворяемые ворота сарая, приглушенно ржанула лошадь. Из дома вышла Пустыриха, пристально посмотрела на нас, вдруг погрозила пальцем и проскрипела:
– Вы тама не фулюганьничайте! Андреич мой ногами хворый, а так мужик – хоть куды! Будете озоровать, поломает!
– Да ты что, бабусенька! – засмеялся Борис: – Мы люди приличные, зачем нам «фулюганьничать»?
– Да хто вас знает? – проворчала старуха и ушла в дом.
– Н-но… Ну, давай, радёма! – забасил вдруг чуть не над самым ухом Андреич, ведя в поводу коня, за которым загромыхала телега.
Мы вышли из палисадника, забрались на душистое, слегка влажноватое сено, Андреич взгромоздился на передок, слегка шлепнул коня вожжами:
– Ну, ласковая, н-но!
И мы поехали…
* * *
Дорога шла селом, потом свернула под гору, по раздолбанному мосту пересекла реку и углубилась в темный, еловый лес. Мрак, такой плотный, что хоть глаз коли, обступил нас, и только хлюпающая под копытами коня и колесами телеги грязь, да чувствительные толчки говорили о том, что мы вообще движемся.
Меня удивила перемена, произошедшая с Борисом. Дитя пригородов, сын промзон, железных дорог и вокзалов, искатель, в Москве всегда уверенный в себе, даже временами нагловатый, попав в глухие деревенские края, сник, стушевался, все больше озирался по сторонам, пока наконец не спросил у возницы заметно дрожащим голосом:
– Андреич! А волки у вас тут водятся?
– Не-е! – задорно ответил дед, понукая лошадь: – Волков давно уже не видать. Кабанов страсть как много, особенно щась, осенями. Бабы в лес по грибы пойдут, дык потом их с елок снимают всем селом!