«В начале июля 1922 года Георгий Иванов, добившись с большими трудностями и хитростями «командировки для составления репертуара государственных театров на 1923 год», спешно покинул Петербург. Спешно оттого, что его командировка была на редкость «липовой», и в «верхах» могли понять это и отменить ее…
К театральному делу Георгий Иванов никак не был причастен, ровно ничего в театре не понимал и не любил его (…)
Мои бумаги еще не были готовы — я оптировала с большими сложностями латвийское гражданство и покинула Петербург с эшелоном через две недели после того, как Георгий Иванов уплыл на торговом корабле в Германию.
(…) Луначарский тогда еще не лишился своей власти и выдавал самые фантастические командировки».
Само собой разумеется, что Луначарский здесь был ни при чем. На Запад в капиталистические страны под любым предлогом отправляли самые надежные кадры — засылали «большевистские ядра». После раскола в большевистском правительстве и изгнания Троцкого многие из них оказались без поддержки большевиков, очевидно, те, кто служил Троцкому. Судьбы многих из них сложились трагически, а талант не реализован, не востребован. В этом смысле к числу неудачников Ирина Одоевцева причисляет и своих друзей: Георгия Иванова, Георгия Адамовича, Николая Оцупа и других «красных» эмигрантов.
«Стихи их были никому не нужны. И это делало поэтов, пишуших на русском языке, несчастными».
Глава 3
Посмертный грех Есенина
У меня ирония есть…
Если хочешь знать, Гейне — мой учитель.
(Есенин о себе. Из воспоминаний Эрлиха)
В воспоминаниях П. Чагина Есенин упоминает имя Генриха Гейне рядом с именем Карла Маркса. А между тем, Есенин уверял, что «ни при какой погоде» он «этих книг, конечно, не читал». Что же в таком случае привлекло его внимание?
Друг К. Маркса, великий поэт Германии Генрих Гейне незадолго до своей смерти в 1854 году писал о коммунистах и коммунизме: «Нет, меня одолевает внутренний страх художника и ученого, когда мы видим, что с победой коммунизма ставится под угрозу вся наша современная цивилизация, добытые с трудом завоевания стольких столетий, плоды благороднейших трудов наших предшественников».
А в следующем, 1855 году, высказался еще определенней:
«Со страхом и ужасом думаю я о той поре, когда эти мрачные иконоборцы встанут у власти. Своими мозолистыми руками они без сожаления разобьют мраморные статуи красоты, столь дорогие моему сердцу. Они уничтожат все те безделушки и мишуру искусства, которые были так милы поэту. Они вырубят мою лавровую рощу и на ее место посадят картофель. Лилии, которые не сеяли и не жали и все же были так же великолепно одеты, как царь Соломон во всем его блеске, будут повыдерганы из общественной почвы. Розы, праздничные невесты соловьев, подвергнутся той же участи. Соловьи, эти бесполезные певцы, будут разогнаны, и — увы! — из моей «Книги песен» лавочник наделает мешочков и будет в них развешивать кофе и табак для старушек будущего».