Разве не о похожих опасениях, живших в Есенине, вспоминал Илья Эренбург:
«Вдруг обрушился на Маяковского., Он проживет до восьмидесяти лет, ему памятник поставят (…) А я сдохну под забором, на котором его стихи расклеивают, И все-таки я с ним не поменяюсь (,)
Есенин всегда жаждал славы, и памятники для него были не бронзовыми статуями, а воплощением бессмертия».
Можно иронизировать, а можно спросить, — почему же большевистское правительство, многое пообещав после смерти поэта, не поставило ему памятника нигде, ни в Москве, ни в Рязани? Разве он не заслужил его всенародной любовью? Ответ на этот вопрос, о «площадях Маяковского», о «городах Горького», дал Георгий Иванов еще в 1950 году: «Не сомневаюсь, что нашлась бы площадь и все остальное и для Есенина, если бы за ним числились только грехи, совершенные им при жизни… но у Есенина есть перед советской властью другой непростительный грех — грех посмертный… Из могилы Есенин делает то, что не удалось за тридцать лет никому из живых: объединяет русских людей звуком русской песни, где сознание общей вины и общего братства сливаются в общую надежду на освобождение. Оттого-то так и стараются большевики внушить гражданам СССР, что Есенина не за что любить. Оттого-то и объявлен он несозвучным эпохе».
Г. Иванов объяснил и то, почему Есенин был объявлен «несозвучным эпохе»: «Среди примкнувшим к большевикам интеллигентов большинство были проходимцами и авантюристами. Есенин примкнул к ним, так сказать «идейно». Он не был проходимцем и не продавал себя (…) От Ленина он, вероятно, ждал приблизительно того же, что от царицы. Ждал осуществления мечты, которая красной нитью проходит сквозь все его ранние стихи, исконно русской, проросшей насквозь века в народную душу, мечты о справедливости, идеальном, святом мужицком царстве, осуществиться которому не дают «господа».
Есенин назвал эту мечту «Инонией». Поэма под таким названием, написанная в 1918 году, — ключ к пониманию Есенина эпохи «военного коммунизма». Как стихи, «Инония», вероятно, самое совершенное, что он создал за всю свою жизнь. Как документ — яркое свидетельство искренности его безбожных и революционных увлечений».
И еще: «Судьба Есенина — пишет Георгий Иванов, — это судьба миллионов посмертный безымянных «Есениных»… Закруженные вихрем революции, ослепленные ею, вообразившие, что летят к звездам, и шлепнувшиеся лицом в грязь. Променявшие Бога на «диамат», Россию на интернационал и в конце концов очнувшиеся от угара у разбитого корыта революции.
Потому-то стихи Есенина ударяют с такой «неведомой силой» по русским сердцам, и имя его начинает сиять для России наших дней пушкински-просветленно (…)