Степняки с недоумением и даже усмешками поглядывали на приготовления, не понимая, для чего сибирцы сгибают березки и как это с ними, пленными, связано. Но когда к березам потащили первых из указанных Карачей, то они вроде бы поняли, в чем дело. Многие заволновались, зашептали молитвы, подняв глаза к далекому, покрытому тяжелыми кустистыми облаками небу, попадали на колени. Но ни один из них не попытался даже бежать, чтоб спастись. Все как зачарованные смотрели, как привязывают к ветвям их товарищей за ноги и за руки, проверяют прочность узлов.
При этом сибирцы даже посмеивались, похлопывая осужденных по голове и что-то им приговаривая вполголоса. Наконец веревки были закреплены у пяти человек, и охранники повернули головы в сторону Карачи, ожидая сигнала. Но тот, словно не видел обращенных к нему взоров, а сам внимательно смотрел на Соуз-хана, стоявшего в растерянности рядом с ним.
— Ну, дорогой сосед, командуй своими воинами, — усмехнулся Карача, — не ты разве их в плен взял? Чего смущаешься, словно красная девица? Верши суд. Твои нукеры ждут.
— Что ты… Не могу я им такое приказать… — затрясся тот. — Не мое это дело, не мое. Я в казнях сроду участия не принимал и палачом не буду. Ты, Карача-бек, все затеял, ты и до конца доводи.
— Кишка тонка, говоришь! А если бы они тебя на копья вздели, то как бы ты тогда запел? А? Ладно, ладно, так хану Кучуму и доложу, что пожалел ты бунтовщиков. А уж что он решит, поглядим…
— Зачем ты так, Карача-бек?! — бросился к нему Соуз-хан. — Пощади…
— Поступай как знаешь… ответил тот и пошел в сторону.
Соуз-хан, увидев, что все взгляды обращены к нему, едва не зарыдал и махнул рукой начальнику своей стражи:
— Вели, чтоб начинали… — выдохнул хрипло. Сибирцы, удерживающие вершины берез, по знаку начальника стражи враз отскочили от деревьев, и те, ничем не удерживаемые, медленно пошли вверх, распрямились и… послышались душераздирающие крики казненных.
Соуз-хан, с ужасом смотрящий на все происходящее, успел заметить брызнувшую сверху кровь, мелькнувшие обрывки одежды, что-то красное замельтешило в глазах. Больше он рассмотреть не сумел, потому что перед глазами пошли огненные круги, голова стала ватной, в ушах зашумело, все внутренности вывернуло наружу, и он упал на жухлую, прихваченную первым морозцем траву, выплескивая изо рта остатки еды.
Его нукеры, что проводили казнь, округлившимися от страха глазами смотрели на дело рук своих: на вершинах березок раскачивались отдельные части человеческих тел, обильно смачивая темной кровью голые без листьев ветви. Лишь один пленник остался жив и болтался, растянутый меж деревьями, словно бычья шкура, натянутая для просушки. Он уже не кричал, а только глухо стонал, мучаясь и страдая.