— Добейте его, — скомандовал Карача, а потом, оглядев остальных пленных, добавил:- За голову тоже вяжите, чтоб промашки не было. — И пошел к своей лошади, подергивая выступающим вверх правым плечом.
…Карача дожидался окончания казни в городке, занимаясь тем, что чертил концом острой палки на земле какие-то замысловатые фигуры. Уже по темноте привели пошатывающегося от пережитого Соуз-хана, враз похудевшего и осунувшегося, а следом остальных пленников, не решавшихся даже поднять глаз на сидевшего возле ворот визиря.
Утром Карача, бодрый и подтянутый, словно и не присутствовал на вчерашней казни, вошел в шатер Соуз-хана, Тот лежал, укрытый теплыми шкурами, и лишь маленькие печальные глаза смотрели со страхом на вошедшего. Он даже не встал и никак не отозвался на приветствие, и непонятно было, слышит ли он слова ханского визиря.
— Неужто захворал? — осведомился тот с легкой издевкой в голосе. — Кликни лекаря да выпей вина, все, глядишь, и забудется. Это тебе не баб за толстую задницу щупать. Новые времена наступили. Или они тебя, или… — и Карача стукнул ребром ладони по второй руке. — Хотел чистеньким остаться? Не выйдет… Мы с тобой теперь одной веревочкой повязаны, и все в округе знать будут, что Соуз-хан, а не кто-нибудь бунтовщиков казнил. И улус твой будут стороной обходить. Ну, гроза бунтовщиков, пора и за дела приниматься. Новые, я тебе говорю, если сам пока не понял, времена наступили. Надо отловить Сейдяка, что со своей мамкой скрывается в твоем улусе. Понял? Наш хан ждет от тебя подарка. И чтоб ни один волосок с головы мальчишки не упал. Понял?
Но Соуз-хан так и не проронил ни слова, а даже прикрыл набухшие веки, и было неясно, спит ли он или не желает слушать.
Карача не стал повторять, отлично понимая, что тот не сможет уклониться от выполнения важного поручения, и, дернув выпирающим вверх плечом, уже выходя из шатра, обронил:
— Половину твоих храбрых нукеров беру с собой для охраны пленников. Будем ждать тебя с мальчишкой к вечеру в Кашлыке. Счастливо оставаться, гроза бунтовщиков.
Когда он во главе колонны оставшихся в живых воинов пятой сотни, бредущих со связанными назад руками по раскисшей от влаги земле, проезжал мимо березового леска, то ненадолго остановил лошадь. Вся роща была облеплена стаями воронья, слетевшегося сюда с ближайших окрестностей. Они висели на погнутых березках гроздьями, и издали казалось: деревья украшены черными плодами, вызревшими накануне зимних холодов. От их тяжести стволы берез вздрагивали, кренились, раскачивались, словно хотели сбросить с себя черные, давящие их вниз комья, отряхнуться, распрямиться. Но черные сибирские вороны цепко держались за ветви, взмахивая сизыми крыльями и работая длинными клювами, время от времени громко каркая, выражая людям благодарность за предоставленную им добычу. Не было еще на сибирской земле более урожайного и благодатного для них года, чем нынешний год хитрой и мудрой Змеи, втянувшей свое черное и скользкое тело в излучину древних северных рек-соперников Иртыша и Тобола.