- В каждом ресторане,- продолжает Гейбат, нахо-дившийся у Аги под двойным подчинением, дай бог каж-дому такое, родственным и служебным,- специальная для него кабина, и стройные юноши подносят ему, как шаху, лучшие блюда!.. Ко мне он не ходит, у меня та-ких юношей нет, а если зайдет вечером (идут перечис-ления знаменитых "точек" с названиями рек, озер, го-родов, гор, долин, сказочных героев, цветов... Мамиш и не предполагал, что их столько, а Гейбат все новые и новые подкидывает) в "Дружбу", "Интурист", дирек-тор принимает стойку "смирно" и оркестр играет в его честь победный марш!
- Еще неизвестно, кто из вас главный! - сказала Рена. У Аги чуть порозовела прилипшая к скулам сухая кожа.
- А что? - в тон ей Хасай.- Я бы лично предпочел быть на месте Аги.
Рена довольна, что Гейбат замял оплошность Хасая, когда тот упомянул Х.-х. Неприятно слышать ее имя и неприлично даже. Ох эти нравы!., а они... беззлобно, но все-таки! сколько можно? Ей, Рене, это не по нраву: она победила в открытой борьбе, и чего злопыхать? Уши закрывала при гостях - "Умоляю, не надо!" - и штра-фовала ("У нас штраф: кто скажет Х.-х., клади на стол рупь!"); первое время куражился Ага: "А я вот скажу и наперед еще",- и ладонями о стол, а меж них хру-стящая новенькая; но со временем помогло, перестали, а тут вдруг снова.
Это было при Мамише, и не раз; и еще когда Рены не было. "Родной мой! прижала Хуснийэ-ханум к вы-сокой груди голову сына Гюльбалы.- Отчего у тебя седые волосы? И худой ты какой стал!.. Хасай, надо его врачу показать, на глазах тает!.. Нельзя так, ты совсем не следишь за собой". Гюльбала шарит рукой по столу, сигарету хочет взять, а. Хуснийэ отодвигает пачку: "Не надо так много курить! - И гладит, и гладит его волосы, потом брови его осторожно.Родной мой! - взды-хает она.- Как время летит!.."
защитил бы мать!
А что он скажет? Разве сказать нечего? Конечно, Гейбату Гюльбала мог напомнить: "Мало она кормила, поила тебя, неблагодарный?" И Are мог возразить: "А кто тебя спас?! Не один Хасай!.." И Гюльбала был бы прав. ('"Ах, ах! сказал романтик ашуг, сочинив-ший на нашей улице каламбуры насчет завязи на инжировом дереве.- Ах, ах!.. Человека из болота вы-тащили, от грязи очистили, добрую услугу ему оказа-ли, в чистенькую, накрахмаленную рубашку принаря-дили, галстук на шею заграничный да лакированные, как народному артисту, туфли на ноги, когда и то и другое доставалось трудно, а кто настоял?") Хасай, ко-нечно, щедр, ничего не пожалеет для родного брата, а галстук свой любимый и собственному сыну не отдаст... Хуснийэ настояла! Хуснийэ не пожалела, а он теперь как необъезженный конь брыкается, как свирепый верблюд кусается! Было ведь время, оно у нас на памяти, не в прошлом веке было, когда Ага клялся именно Хуснийэ - она и ближе сестры и роднее матери, она, "я слов не нахожу", плачет Ага, "чтобы выразить", и падает на колени.