- Извини меня, Амираслан, ты рассказываешь так, будто сам этим занимался,подколол его Гюльбала.
- Я? Бороться анонимками - это примитивно! Лучше подписывать.
- Чтоб узнали?
- Чудак, не свою фамилию, а чужую! Я же говорю, изучить связи! Знать, кто в данный момент может иметь зуб на твоего врага! Кого он может заподозрить! Тем самым вовлекаешь в игру нового человека! Твой враг непременно пристыдит того, а тот, естественно, бу-дет отпираться. Вчера еще нейтральное лицо становит-ся врагом твоего врага! Но непременно в таких случаях в анонимке должны быть детали, известные именно тому, чья подпись стоит под письмом! Есть, кстати, одна любопытная форма анонимок - автоанонимки! Это когда ты сам пишешь на себя анонимку! Чрезвы-чайно поучительная форма саморекламы! Но об этом как-нибудь в другой раз.- Амираслан пил чай с удо-вольствием. Ему было приятно, что ошарашил Гюльбалу, который ловил каждое его слово с нескрываемым изумлением. "Жаль,- думал Гюльбала,- не встретил-ся ты мне раньше!.."
Круг замкнулся, и Гюльбала снова увидел перед собой Мамиша.
- Осточертело мне все, и отец, и мать, и ты со своей моралью, и собственная жена! Противно. Тошнит от ее вида, от ее ласк, от сладкого ее голоса. От грудей ее!
- Зря ты так!
- Не укладывается в твою мораль? Давай еще вы-пьем!
- Ты уже!
- Я? Как стеклышко! Хочешь, продекламирую: "При-вет тебе, привет, источник вдохновенья!" Давай вы-пьем, знаешь, за что? За целесообразную гармонию и гармоническую целесообразность! И можешь ка-титься на все четыре стороны, хоть на север, хоть на юг!
"Шесть минут первого ночи. Отрывки из Моцарта". Это "Маяк".
"А он тебя ждал, ждал..."
И снова истерика: она то затихает, то накапливается, собирается и вдруг как хлынет!.. "Ну что вам стоит? Скажите же, что все это мне снится. Ну что вам стоит?" Но перед этим крик. Крик Хуснийэ. Такого крика Мамиш не слышал еще. Сначала в оболочке сна, а потом как ощутимо твердое. Отчаянное причитание. Мамиш вскочил и выбежал на балкон - обезумевшая Хуснийэ рвала на себе волосы.
На рассвете, когда солнце только-только появилось из-за моря и окрасило его в багряный цвет, дворничиха, подметавшая улочку в верхней части города, отпряну-ла, споткнулась о цветочную клумбу - из открытого окна упал человек, плашмя упал на край асфальтового тротуара. Затрещала сломанная ветка, но никто этого не слышал. Дворничиха сидит - ни встать, ни слова сказать не может. Но подошел один, второй, еще. Кто же у него там, дома? Никого? Вывалился, бедняга! Ох, эти пьянки!.. Вопросы были потом. Сначала милиция. Ноющие пронзительные гудки "скорой помощи". Тело еще жило, но разум был уже мертв. Кто был с ним последний? Мамиш! Да, да, это он видел его послед-ним. А что он скажет? Да, был у него, пили, потом ра-зошлись. Не в себе был? Что значит не в себе? С ума не сходил, только много рассказывал. О чем? О само-убийстве? Что вы! Нет, нет, не говорил! Он просто вывалился. Ведь рост какой!.. А окно раскрыто. И ло-жился ведь, и даже спал. И спросонья встал и к окну, чтоб отдышаться... Помнится, он подходил к окну, чуть ли не по пояс высовывался. Где жена? Но в какой семье ссор не бывает? С Мамишем говорили вме-сте и врозь, а он сам как в тумане, что тут выяснять? Хуснийэ то ли спрашивает, то ли сама с собой говорит. И снова в забытьи. Приставала ко всем: "Мне это снит-ся? Да? Это неправда?" Соседи окружали кольцом, за-ставляли пить валерьянку. И она снова спрашивала Мамиша: что? о чем? При Хасае молчали, но стоило ему уйти, как Хуснийэ причитала: "Да чтоб ему света божьего не видать со своей Реной! Это он виноват! И его братья! А-а-а-а-а..."