Она. Голосованием?
Он. Разумеется, тайным голосованием.
Она. Вам, кстати, должно быть стыдно драться с девушкой.
Он. Это вопрос, или императив?
Она. Это я так думаю.
Он. А с кем еще драться? Мужчиныперевелись.
Она. Девушки тоже. Когда вы в последний раз нормальных видели?
Он. Нехорошо напрашиваться на комплименты.
Она. Вы первый начали.
Он. Я-то знал, что от вас мне комплиментов не дождаться.
Она. Неправда, могу и сказать.
Он. Спасибо.
Она. На самом деле, я не думала об Одри Хепберн и ее фильмах.
Он. Хотели взять нахрапом.
Она. Очарованием.
Он. Ну, да.
Она. Я решила, что вас послушаю и что-нибудь возражу.
Он. Студенческие привычки. Все студентки одинаковы в заблуждении о своем очаровании.
Она. Ну не собирались же вы на самом деле спорить со мной о фильмах?
Он. Почему нет? Кинематограф — единственное живое современное искусство, почему не поговорить о его классических образцах, раз уж вы с ними знакомы и даже дерзнули иметь свое мнение о них. Одри Хепберн — одна из лучших актрис, «Римские каникулы» и «Завтрак у Тиффани» — лучшие ее фильмы. В одном она принцесса, в другом — дама легкого поведения, один заканчивается подвигом самоотречения, а у другого — хеппи энд. Первый фильм черно-белый, второй цветной, первый в вечном Риме, второй в современном Нью-Йорке, в первом есть музыка, во втором есть песня. Много о чем можно говорить, если задаться целью сравнивать.
Она. Вы прямо кинокритик какой-то.
Он. А вы зачем фильмы смотрите?
Она. Точно не для того, чтобы потом сравнить главные роли или песни. Чтобы отдохнуть смотрю, это ведь развлечение. Но вам, наверное, в диковинку такое отношение к кино.
Он. Ха-ха.
Она. У вас есть любимый режиссер из ненормальных, правда?
Он. Джим Джармуш. Самый нормальный из ненормальных.
Она. Знаю-знаю, видела «Кофе и сигареты». У него все фильмы такие?
Он. Какие?
Она. Никакие.
Он. Надо было мне притащить сюда проектор и посмотреть с вами что-нибудь из него. Нельзя же иметь такой вульгарный вкус. Никакие, хм. Да это сплошь шедевры.
Она. А что вы притащили вместо проектора, какой вон мешок огромный.
Он (смотрит на мешок). …Странно, что вы сразу не спросили. Тяжело было сдерживать женское любопытство?
Она. Что у вас в пакете?
Он. …Туалетная бумага… Хотел подарить вам кусочек детства. Ведь я тоже не думал, что у нас получится разговор о Хепберн.
Она. Чего?
Он. Чего — чего?
Она. Чего подарить?
Он (вздыхает). Эх, детства, детства кусочек.
Она. У меня туалетная бумага никак не ассоциируется с детством, а только с другим.
Он. С туалетом.
Она. Ну…
Он. Не может туалетная бумага ассоциироваться с туалетом, поскольку это не ассоциация, а прямое сродство. Это все равно, что сказать, что монах ассоциируется с монастырем. Нет, монах должен напоминать ворона, потому что он черный и с крыльями вместо рукавов. Или пустыню, но только не русскую пустынь со звездой полей, а жаркую мертвую пустыню с колючим ветром по ночам и убивающим солнцем днем, где монах — словно оазис, полный сочных видений преподобного Антония — пытается превратить себя аскетическими упражнениями в песок и камень. Да… А бумага должна ассоциироваться с детством.