— Ну и что?
— Совсем как теперь.
— Ага. Там с ними Иван управлялся.
— Точно. И у тебя такая книжка была?
— Не было. Но ведь сказки потому и живут, что повторяются в жизни. Там один Иван все головы поотсекал, а нас, как говорят, — полтора.
— Трое нас, — серьезно сказал Зародов. — Ты да я, да пулемет…
Близко грохнул снаряд, заставив нырнуть на дно окопа, обсыпав землей. То ли они задержались там лишнее, то ли немцы двигались быстро, только когда выглянули Иваны, уже хорошо разглядели и танки, и солдат, бегущих за ними. В промежутки между разрывами снарядов было слышно, как вразнобой постукивали наши винтовки.
— Ну давай, — сказал Зародов, раскрывая коробку с заряженными дисками.
— Погодить надо бы.
— Чего годить? Четыре кабельтовых осталось, не больше.
— Целых четыре?! Не стоит патроны изводить.
Сзади послышалось хриплое дыхание, и через бруствер перевалился отделенный Дремов.
— Чего не стреляете? Пулемет заело?!
— Почему заело?
— Я знаю — почему? Стрелять надо.
— Рано стрелять, — спокойно сказал Манухин.
— Что значит рано? Я приказываю!
— А ты рассуди. Ну начну стрелять, патроны поистрачу, а толку что? Танки враз на меня навалятся…
— Боишься?! — выкрикнул младший сержант.
— Боюсь?… Ну если приказываешь. — Он щелкнул прицельной планкой, поднял приклад, поймал мушкой прыгающие фигуры.
— Не торопись, — вдруг переменил Дремов свое решение.
— Сам же говорил…
— Мало ли что говорил. А ты не торопись.
Неподалеку, в той стороне, где стояли покосившиеся столбы телефонной линии, вдруг яростно застучали «сорокапятки» и танк, вырвавшийся вперед, остановился, крутнулся на месте. На черном борту его раз за разом всплеснулись два огня — артиллеристы добивали удобную цель, — и вдруг вздыбился башней, выхлестнул из утробы огненный столб дыма. Издали донеслось чье-то восторженное «ура!».
— А ты говорил: одни мы, — обернулся Манухин к Дремову. — А тут пушки!.
— Кто знал, что они тут, мне не докладывали…
И второй танк вдруг дернулся, словно налетел на стену, зачадил густым сизым дымом. Остальные попятились, отстреливаясь. Пехота залегла, хорошо видная на равнине.
Снова показались в небе «юнкерсы», снова пулеметчики сжались на дне окопа, прикрыв собой новенькое вороненое тело своего «дегтяря». Дремов остался стоять, вжав подбородок в бруствер. Но когда ахнули близкие разрывы, и он тоже повалился сверху, задышал тяжело, заговорил, успокаивая то ли пулеметчиков, то ли самого себя:
— Ничего, перетерпим и это, ничего…
Кто-то неподалеку закричал страшно, и отделенный вскинулся, переполз через бруствер, вскочил, сгорбившись, побежал на крик. И Зародов разогнул спину, чтобы глянуть вслед отделенному, и увидел совсем близко согнутые крылья «юнкерса», вдруг нырнувшего со своей высоты, уронившего две черные капли бомб. Зародов успел пригнуться, но что-то мелкое и колкое, как песок, резануло по плечам, по спине. Он тяжело обрушился на своего напарника. И тут же его ударило сверху горой опадающей земли, придавило. В первый миг он даже обрадовался: присыпало землей — не достанет осколками. Потом почему-то зачесалась спина и зазудело, зазвенело под каской. И даже почудилось, что снова он на своем крейсере, заснул у подъемника, положив голову на работающий двигатель. И еще почудилось, будто подошел к нему мичман, принялся толкать, чтобы не спал на вахте. Очнулся, не сразу сообразил, где находится. Манухин толкал его снизу, пытаясь подняться.