— Ты ж без меня пропадешь, — перебил его Иван.
— Да ну?!
— Отойдешь за дровами или еще за чем, а камбуза-то и нет. При таком пешедрале братва любому транспорту рада. Сторож тебе нужен, вот кто.
— Гляди ты, раненый, а соображает! — дурашливо воскликнул Григорий. И посерьезнел: — Только чтобы слушаться. Своеволия я не потерплю. Два бойца да при тяжелой технике — целое подразделение, и дисциплина должна быть соответствующей.
— Какое своеволие! Разве что лишний котелок каши съем.
Повернувшись всем туловом, он снова глянул под брюхо лошади и увидел, что «Армения» давно отвалила и уже выходит из бухты. Обрадованный, он поднялся, обошел кухню, помахал едва приподнимавшейся рукой. И вдруг увидел такое, от чего застыл в своей неловкой позе — с приподнятыми руками.
— Что делают! Ну ты скажи, чего делают!…
На причале, где только что стояла «Армения», красноармейцы рубили топорами и кирками большие бочки. Бочки эти стояли тут, как видно, давно, и никто не обращал на них внимания, а теперь стало ясно, что они полны вина. Алые ручьи хлестали по пирсу, и вода в бухте враз потемнела, заотсвечивала багрово.
— Как же это можно! — страдальчески произнес Григорий.
— Людям бы раздали что ли!
— Такое добро!…
Они перебрасывались возмущенными фразами и не двигались с места. Все кипело в них против такого, но что можно было сделать? Не оставлять же добро фашистам.
А бойцы на пирсе остервенело махали топорами, орали на людей, подступавших, как видно, со своими состраданиями. Вино выплескивалось на руки, на шинели, на сапоги и текло, текло сплошным потоком, кровавым водопадом рушилось в море. Сладкий аромат заливал порт, Ялту.
— Вываливай к чертовой матери свою кашу! Нальем вина в котел, — сказал Иван.
— Наелся, вот и говоришь.
— Да нам все только спасибо скажут. Что бойцы, каши не едали? А вина такого, может, всю жизнь не пробовали…
— Не дадут нам вина.
— Не дадут! — вздохнул Иван. — Если уж сами через слезы бочки рубят, то никому не дадут… Послушай! — воскликнул он. — Тут же целый винзавод. Массандровские вина — слыхал?
— Не дадут…
— Дадут, не дадут — поехали. Хоть чего, а прихватим с собой…
Вдвоем они уселись на узкий ящичек, пристроенный перед кухонной трубой, словно ямщики на облучок, и покатили по узким улочкам в гору. Когда выбрались из лабиринта улиц, увидели под кустами отдыхающих бойцов. С первого взгляда было видно, что бойцы измотаны дальним переходом до крайности. Некоторые, скинув ботинки, распластавшись, лежали на сухой колючей траве. Только один, в фуражке на голове и с кобурой на боку, видимо, командир, ходил от бойца к бойцу, что-то говорил каждому. Внезапное появление полевой кухни внесло оживление. Но многие даже не привстали, только повернули головы, как видно, разуверившиеся за эти дни в возможность и нормального отдыха, и нормального обеда.