— Кто командир? — зычно крикнул повар. Подошел тот самый, в фуражке, оказавшийся пожилым старшиной, повел носом, принюхиваясь.
— Неужто не пустой?
— Так точно. Приказано кормить всех оголодавших!
— Так это мы как раз и есть, — обрадовался старшина. И обернулся, замахал своим: — Ребята, доставай котелки!
Куда девалась усталость. Только что вконец вымотанные, не способные, казалось, сделать и шага, бойцы ринулись к кухне со всех сторон.
— Пока кормишь, я пойду разведаю, — сказал Иван.
— Как пойдешь? Ты же раненый.
— Потихоньку. Тут недалеко. Только не уезжай без меня.
Больше всего боясь оступиться и грохнуться на выступающие отовсюду камни, Иван продрался через какие-то кусты и оказался перед длинным невысоким домом, сложенным из тяжелых плит потемневшего от времени известняка. Штабеля бочек, сложенные у стены, ясней ясного говорили, что это винзавод и есть. Иван остановился, отдыхая, удивляясь сам себе: как одолел такой подъем?! Пощупал бок, где был так напугавший врачиху проникающий ход. Болело, как обычно, терпимо. Хуже было со спиной. Сверху донизу она зудела и горела, словно там была содрана вся кожа. Он изогнулся, как мог, надеясь унять боль, оглянулся. Внизу, во весь горизонт, светилось море, и в нем, в этом белесом просторе, четко обозначенная черным хвостиком дыма шла «Армения», та самая, на которой сейчас полагалось бы быть и ему, Ивану.
— За вином пришел? — услышал рядом сердитый голос.
Он повернулся всем телом, увидел совсем не сердитую, даже вроде бы приветливую тетку в телогрейке и простоволосую, без платка.
— Повыливали вино-то, — горестно сказала она. — Что эвакуировали, успели, остальное — на землю. Тут вчерась винные реки текли. И посейчас пахнет, чуешь?
— Пахнет чем-то, — сказал Иван, потянув носом.
— Чем-то… Лучшие кагоры да хересы в камни ушли. Аж душа болит.
— Ничего не осталось?
— Ну как же, осталось. Немного есть… А ты чего, раненый? — спросила она, только теперь заметив бинты под шинелью.
— Осколками исхлестало.
— Чего же не в госпитале?
— Вон мой госпиталь, — показал он в морскую даль. — Пускай другие в тылу лечатся, а я уж как-нибудь тут оклемаюсь.
— Ну пошли тогда, — серьезно сказала женщина. — Попотчую тебя, вовек не забудешь.
Она повела его вдоль ряда бочек, и он все хлопал по доньям. Бочки глухо гудели — пустые. Потом они вошли в какую-то холодную кладовку, тускло освещенную небольшим оконцем. В шкафу у стены стояло множество бутылок причудливой формы.
— Оставшееся от энотеки, — сказала женщина.
— Это что, вроде библиотеки?
— Вроде того. Тысячи бутылок старых вин. Коллекция. Монастырские настойки бенедиктинцев, португальские столетние мадеры, лучшие французские вина, первые крымские мускаты, токаи… — Она перечисляла вина с радостью и горечью. — В другое время показала бы я тебе, что такое наш винзавод. Тут же только подземных тоннелей — семь штук, по полтораста метров каждый. Сколько вина было!… Какого!… Самое ценное вывезли. Остатки надо бы перебить, не фашистам же оставлять, да не могу я, руки не поднимаются…