По-видимому, цель такого ритуала — восстановление какого-то религиозного смысла посредством ритуальных объектов. Даже в самых бедных и самых общих фантазиях о бичевании мы можем услышать пронзительный гимн священному тирсу, секущему ягодицы мученика. В пульсирующей навязчивости мазохизма проявляются чувство и ритм бичевания. Этого бичевания, этого ритуала и этой фантазии невозможно избежать. Его чрезвычайность и необходимость выдержать проверку повторением, которое означает одновременно «снова бичевать» и «снова попросить» или в особых случаях — «попросить об этом снова».
Так же, как «страдать» стоит в одном ряду с «выдерживать», «переносить», «подчиняться» или «подвергаться», так «связываться» — с «объединяться», «переходить от одного к другому», «возвращаться». Человеку неизбежно приходится возвращаться к тому, что следует знать и помнить, к тому месту, где он пережил травму или беду, как к монументу или памятнику. Один пациент для себя открыл: «Бичевание может иметь ритм полового акта».
«Рассказывать» стоит в одном ряду с «повторять», а значит воспроизводить тему, фантазию, желание. Повторение и установление взаимосвязей — в межличностном и интрапсихическом аспекте — происходят одновременно.
Повторение и возвращение — две составляющие клинической феноменологии отношений, т. е. всегда происходит возвращение к тому же месту, к тому же аргументу, к тем же словам, к тем же чувствам, к тем же ошибкам. Люди снова и снова жалуются на повторение одного и того же паттерна. Это «повторение» отношений неизбежно; оно — одно из необходимых свойств отношений.
Душа и ее фантазии стремятся к утонченности через повторение. Посредством ритуального религиозного переживания и утонченности повторения мазохист может начать переход от навязчивости, присущей слепой необходимости, к более глубоким смыслам судьбы.
Воспринимать мазохизм, находясь в царстве Диониса, — значит воспринимать его за внешней оболочкой дионисийского сумасшествия. В этом царстве мифа и религии мы видим не столько болезнь, сколько богоявление. В наслаждении и ужасе присутствует сумасшествие; в иллюзии — истина, а в истине — бред. Дионис — это «мастер волшебных иллюзий». Бог Дионис абсолютно парадоксален, и смотреть на мир с точки зрения Диониса — значит видеть его и таким, какой он есть, и таким, каким он никогда не бывает; это значит видеть мир, с одной стороны, истинным, а с другой — иллюзорным. Бог Вина воплощает истину (in vino veritas) и иллюзию; точно так же бессвязные речи и галлюцинаторные видения сумасшедших воплощают волшебную иллюзию и глубинную истину. В каком-то смысле Сумасшедший Бог — это зеркало, отражающее наше общее подлинное сумасшествие. Мазоху в романе потребовалось зеркало, чтобы отражать истину и иллюзию сумасшествия мазохизма: самонадеянность и скромность, реальность материи и эфемерные явления. Жесткая, неподвижная «улыбающаяся маска», надетая Дионисом, является иллюзией и вместе с тем отражает правду. Царство Диониса — это царство, где правда и иллюзия соединяются вместе, и разделяет их именно сумасшествие.