— Без печати бумага недействительна, как и без официального бланка, — все еще цепляясь за что-то, пробормотал Воейков.
— Нас вполне устроит такая форма, — резко кашлянув, возразил Родзянко. — Ведь устроит, господа? Устроит. Нечего продлевать этот спектакль. Отречение подписано в присутствии делегатов Думы и генерала армии Рузского. Полагаю, этого вполне достаточно.
— А карандашная подпись? — усмехнулся я.
— Право, это глупый фарс, — пожал плечами Родзянко. — Мы полагали, что вы подпишете отречение пером — разумеется, но детские игры в формальности тут ни к чему. Вы же понимаете, в сложившихся обстоятельствах дело не в форме отречения, а в самом его факте.
— Пожалуй.
— Вот и прекрасно. — Родзянко, похоже, был вполне доволен итогом. — Форма отречения на самом деле не имеет значения, поскольку абдикация[8] Императора вообще не предусмотрена русским законодательством. Император либо правит, либо мертв. Считайте, наше предложение о письменном отречении данью прогрессу и человечности. Некоторые представители генерального Штаба, в том числе присутствующие здесь, высказывались за более радикальное решение вопроса о передаче престола вашему сыну Алексею. Вы понимаете, о чем я?
Рузский засопел, он был единственным представителем Генерального штаба в вагон-салоне, и чрезмерно прозрачный намек Родзянко в моем присутствии на цареубийство был ему неприятен.
— Геморроидальные колики или апоплексический удар? — рискнул пошутить я, поминая убитых заговорщиками предков царя Николая.
— Вы догадливы, — мрачно подтвердил октябрист Гучков.
— А вы милосердны.
— Все шутите, Ваше Величество? — Лидер конституционалистов демонстративно пожал плечами. — Напрасно. Смею напомнить, что с этой минуты вы более не Император и юмор ваш может быть непонятен кому-то из бывших подданных.
Гучков потянулся к брошенному мной листку отречения и, на мгновение загородив меня от Рузского и Родзянко, встал перед столом. Открыв портфель, заложил бумагу и сел.
Рузский крякнул. Когда фигура Гучкова открыла меня для всеобщего обозрения, в руке моей мрачным зверем чернел наган адмирала Нилова.
Не вставая, не давая опомниться, ни слова не говоря, я начал стрелять.
Четыре выстрела подряд, четыре удара бойка. Рузский, его адъютант были вооружены. Дворянин Шульгин и участник бурской войны Гучков — также. Все четверо, я уверен, как и сам Николай, отменно обращались с оружием. Стрелял я как в тире — с короткой расстановкой, наводя ствол двумя руками и аккуратно прицеливаясь перед каждым выстрелом. Четыре пули, четыре мгновения, четыре снесенные головы. Очень медленно!