— Ушли, в божью матерь! — радостно заорал машинист, совершенно не обращая внимания на порезавшие руки осколки и императорскую особу. Однако тут же одумался и заявил поспокойней: — Получилось, Государь. Получилось!
Станция Дно, все еще вспыхивая за нами ружейными залпами и пулеметным треском, медленно таяла за заснеженными холмами.
3 марта 1917 года.
Станция Юрьев (Дерпт)
Командующий Шестой армией Северного фронта генерал-лейтенант Бонч-Бруевич формально подчинялся Рузскому. Однако то ли личное знакомство с Ниловым сыграло важную роль, то ли генерал-лейтенант вовремя одумался, узнав про наш прорыв со Дна, но орудийными залпами бронепоезд в Юрьеве никто не встречал. Впрочем, пулеметы и броневики предусмотрительно расставили вдоль железнодорожного полотна. Может, просто для безопасности? Совершенно обычно, как на десятках станций перед визитом к Рузскому, на станции Юрьев выстроились встречающие армейские офицеры. Вдоль путей шумели радостные, возбужденные приездом монарха рядовые стрелки и даже местные гражданские обыватели.
Тем не менее встретил нас Бонч-Бруевич достаточно необычно.
— Что происходит, Государь? — без лишнего пиетета обратился он ко мне, едва отдав честь и поздоровавшись. — Я только что получил от Рузского телеграмму. Ознакомитесь?
С этими словами он протянул мне телеграфный листок с краткой вклейкой.
«Бронепоезд Государя Императора немедленно задержать, используя любые средства.
Рузский».
Вероятно, это баловался с аппаратом ротмистр Лавиновский.
— Порвите и в камин, — миролюбиво посоветовал я Бонч-Бруевичу. — Это какой-то сумасшедший до телеграфа дорвался. А генерал Рузский мертв.
— Действительно? — Бонч-Бруевич смотрел на меня изучающе.
Тут, если честно, меня начал бесить этот разговор.
— Труп в вагоне, — произнес я отрывисто. — Изволите осмотреть?
Бонч-Бруевич взглянул на меня удивленно — он тоже знал Царя долгую череду лет, и, очевидно, Николай Второй на его памяти ни с кем так резко не разговаривал. Ну и дьявол со всеми политесами, заключил я! Моему реципиенту, если не ошибаюсь, еще в начале правления дали совсем не подходящее прозвище Кровавый. Однако оправдывать прозвище Николай Второй (вернее, мы с ним вдвоем) начал едва ли час назад.
Странно, но Петру Первому, строившему Петроград на костях и лично рубившему стрельцам головы, дали титул Великий. Ивану Четвертому, жарившему подданных на огромных, специально для того сделанных сковородах, — гордое имя Грозный. Александру Первому, вступившему на престол благодаря убийству отца — Благословенный. Александру Второму, ни за грош продавшему Аляску американцам — Освободитель. Отцу Николая, Александру Третьему — Миротворец. За что же моего венценосца окрестили Кровавым?! Не за то ли, что за двадцать один год его трагического правления казнено преступников и бунтарей вдвое меньше, чем убили чиновников за то же время бомбисты и террористы?