Третья рота войну знала только по сиренам воздушной тревоги, а о сроках своей жизни имела весьма смутное понятие. На войне, мол, убивают, это точно, может случиться так, что их тоже убьют, во еще более вероятно, что убьют не их, а кого-то другого или. других, скорее всего – Первую роту, которая бестолково стреляет, так и не научилась правильно писать боевой приказ, нарушает воинские порядки и не изучает книгу товарища Сталина и статью Ворошилова. «Шибко они у меня грамотные, – не раз жаловался Христич. – Все они у меня хорошие, с девушками хорошими переписываются, стихи сочиняют, но … – Христич делал паузу. – но – дурни».
Вражда между ротами была явкой, офицеры ее осуждали, не препятствуя ей однако, потому что свыклись со здоровым армейским соперничеством , когда каждый род войск считал себя наиглавнейшим. Во что эта вражда может вылиться – не предполагал никто, и офицеры в полном замешательстве собрались в штабе, когда после ужина все три роты закрылись в казармах, забаррикадировались, если уж выражаться точнее, в переговоры не вступают, затаились, ждут… Чего ждут?
Андрианов в штаб не пришел. Он принес с собою из баньки приятную усталость, острый запах облитых водой головешек да березовый дух распаренных веников. Он лег на койку и закрыл глаза. Он слышал, что говорит ему Христич, напускавший на себя страхи, и не хотел двигаться. Он ничего не боялся. Два часа в баньке дали ему лишних три месяца жизни, и плевать ему на то, что роты сейчас перестреляются, как ожидает того Христич. Иван Федорович, человек глубоко военный, всегда определял меру собственной вины и грядущего наказания. Если роты действительно взбунтовались, то наказывать будут тех, кто ими командует. Если начнут стрелять, то виновны опять же командиры рот, а не он, капитан Андрианов. Стрелять-то будут патронами, неизвестно где добытыми, но никак не полученными на складе. Все акты о списании патронов подписаны и утверждены, остаток в ящиках, ящики под замком, там же двадцать СВТ и восемь ППШ, В2-милли-метровый миномет и лотки с минами. Лично ему ничто не грозит. Он здоров и силен, в чем убедился только что. Через две недели курсантам пришлепают на плечи погоны, он же простится с ними, отправится в госпиталь и догонит их в действующей армии.
Дважды ночью его пробуждали выстрелы, но сон побеждал, – и снился ему Ленинград, набережная Мойки, где жила разлюбившая его женщина. Утром Христич сорвал с него одеяло. Андрианов не торопился, с наслаждением .вымылся. На совещание он опоздал, но прибыл не последним: от КПП, возвращаясь из Посконц, бежали к штабу три офицера. «Погоны сорву! – орал на них начальник штаба. – По бардакам шляетесь!»