В приемном отделении кричал раненый, требуя врача и отпихивая унимавших его санитаров. Дебелая баба в синем халате вдруг заорала на него, и раненый позволил завалить себя на носилки. Унесли его. Дежурного врача отвлекали телефоны, очередь к нему не укорачивалась. Наконец Андрианов показал ему свои документы. Изучив их, врач озабоченно сказал, не поднимая глаз, что комиссия перегружена, палаты тоже, в коридорах спотыкаются о больных, но так или иначе дообследоваться надо, анализы опять же, а пока – предварительный осмотр, во-он в той комнате, пройдите туда…
Иван Федорович вошел в комнату, где никого не было. Потом заглянул дежурный врач: «Раздевайтесь, раздевайтесь же…» Он снял гимнастерку, приподнял было нательную. рубаху – и на него набросились молодцы-санитары, заломили назад руки и подсечкой бросили на пол. «Попался, гад!»
Привезли его в Посконцы, на курсы, посадили на гауптвахту, допросы шли круглосуточно. Впервые Андрианов услышал змеиношипящее слово СМЕРШ – уже три месяца так называлась военная контрразведка, и всеми следователями в Посконцах командовал московский полковник из ГУКРа, главного управления контрразведки. Человек двадцать было в той особой группе, что навалилась на Андрианова. Расследовался военно-фашистский заговор на курсах младших лейтенантов и деятельность преступного формирования на базе окопавшихся агентов абвера – лже-майора Висхоня и лже-старшего лейтенанта Калинниченко. Попутно разрабатывались и другие версии, не вмещавшиеся в границах здравого смысла. «Немецкий десант»можно, конечно, объяснить недоразумением и плодом разгулявшихся слухов, но уж «покушение на товарища Сталина» попахивало идиотизмом. Семь дознавателей из разных дивизий привез в Посконцы заместитель военного прокурора бывшего округа, они и помахали перед носом Андрианова ворохом телефонограмм. Доносы и жалобы, отправленные в штаб округа, дальше узла связи не пошли, их посчитали намеренной дезинформацией, и только известия о якобы высаженном десанте образумили смерш Степного фронта, погнали его в Посконцы.
Вновь Иван Федорович оказался втянутым в кипение и бурление мира, сочиненного папками следственного дела. Бесполезно, понимал он, говорить правду, потому что следователи знали, как должен отвечать подследственный. Ни свидетелей, ни подозреваемых поблизости нет, предположил Андрианов, и не будет. Первая и Вторая роты пропали бесследно, так и не добравшись до передовых позиций. Третья таинственно сгинула, проследили ее путь от станции до станции, нашли подполковника из 293-й дивизии, а дальше – глухой мрак неведения. Оповестили все фронты западного направления, ходили по палатам всех госпиталей, но ни Висхоня, ни Калинниченко найти не удавалось. Андрианову показывали альбомы с бандитскими мордами, он отрицательно качал головой: нет, не видел, не встречал, не похож. Калинниченко? Да как-то столкнулись, поговорили о том о сем. Висхонь? А как же, три раза виделись, в кабинете Фалина – раз, перед зданием штаба, когда полковой комиссар приказал Висхоню навести порядок в столовой – это два, и у правления колхоза как-то – три.