Дорога цвета собаки (Гвелесиани) - страница 8

Глава V

Речь шла о драконе во всех кварталах города, среди ремесленников и вельмож, полицейских и бесцельных прохожих, за дверьми департаментов и ведомств, в королевском дворце и в самой природе. Легкий ветерок, налетевший, как обычно, внезапно из неопределенного откуда, принимался с прилежанием теребить Флаг на дворцовой площади, размахивая полотнищем словно во все концы сразу. Так метался, будто пойманная мышь, каждый лист на элегантных тонкоствольных аркадах - вечнозеленой породе деревьев, выведенной суэнцами для украшения города. Так теребилось, то скручиваясь в бечеву, то распахиваясь, разглаживаясь до последней складки, белье, вывешенное, как водится, на пару минут. Теребились пряди волос, выбитые ветром из-под разворошенных дамских причесок; метались многослойные юбки. Этого было достаточно, чтобы взгляды жителей Скира, метнувшись с опаской к небу, устремлялись затем к долу и были полны затаенной обычно горечью в продолжении всего дня. Ибо каждый вспоминал о налетах дракона. Каждый видел его хотя бы раз в жизни. Факт этот никем не подвергался сомнению. Мнения расходились лишь в определении цвета дракона, который порой менялся. Щебень, палки, булыжники, обломки кирпичей возлежали у подъездов особняков, но хозяева не торопились журить дворников, будто были постояльцами на этой земле, любой клочок которой мог испепелить, как обещал в разные времена, Его Величество Дракон. При этом внутри жилищ порядок поддерживался безукоризненный. Жители деревянных особняков втайне надеялись, что под родным кровом помогаот и стены. Те стены, что знали предков, живших еще до Явления дракона. Этого времени никто не помнил, но все знали, что прошло лет этак пятьдесят, хотя очевидцев золотых времен не удавалось найти даже среди престарелых_ суэнцев. Однако, служащие важных учреждений боролись с собственной памятью о драконе умело и тщательно, чему содействовали природные черты суэнцев: гордость, честолюбие, сдержанность. Каждое солидное учреждение - даже суровый, окрашенный в коричневое департамент внутренних дел, увязший по верхние окна в громоздкой крыше, -имело подобающую осанку и целый штат дворников и уборщиков, как имеет костюмеров и косметологов сановная дама. И если у суэнца не доходили руки до расчистки собственного двора, то осанка государственной службы, которую он представлял по выходе из дому, расправляла ему плечи, приподнимала голову и заставляла под страхом потери самоуважения нести свой костюм... Годар вскоре научился понимать, где, когда и как шла речь о драконе. Только он относился к ней как купальщик к касанию береговых волн, игнорируя представления о возможности шторма. На душе было легко и празднично, все слишком походило на хрустальный сон. Все жители Суэнии, словно забыв установить перегородку между Ночью и Днем, смотрят сказку о драконе - одну из причудливых вариаций темы, давно набившей оскомину в обычных странах Земли. Как-то он прямо сказал об этом Мартину. Мартин ответил не задумываясь, твердо: - Нет, это не досужие выдумки, не суеверные страхи, не галлюцинации душевнобольных и не интриги дворца. Я его видел. Сам. Собственными глазами, понимаешь? Видел гнусный в своей величавости полет в облаке пламени, что лизало лучи строгого Солнца. Видел когти, чешую, хвост... Это гигантский красный ящер, какого и в самом деле изображают в иллюстрациях к вашим сказкам. Но мы, суэнцы, не просто читатели. Я верю только в то, что увидел своими глазами. А его я увидел. Вот только не все верят в пристанище дракона на земле. Предполагается, что он обитает на берегу Безымянного озера, а оттуда еще никто в одиночку не возвращался. Поэтому многие думают, будто дракон является с небес, как кара господня, и отчаялись бороться. Бытует мнение, что если Бог посылает на Землю дьявола, то не станешь же сражаться с Богом. Что до меня, то я не верю ни в бога, ни в дьявола. Мне легче расставлять вещи по своим местам. Я не питаю иллюзий, не тешу себя надеждой на небо, а, значит, мои руки не скованы страхом перед Роком. Я верю в человека, способного одолеть дракона. В конце концов, дракон был не всегда. Разве не может быть искоренено зло, появившееся позже суэнца? Я бы не сказал, что верующие суэнцы, а их большинство, - так уж религиозны. Дань христианству - скорее традиция, чем вера. Большинство поселенцев были протестантами. Они и возвели первый храм. Так что в Сына человеческго я не верю. Слава Богу, государство к религрозности не обязывает. Отметив упоминание Господа в последнем высказывании Мартина, Годар поинтересовался с добродушной иронией, не надеясь на серьезный ответ: - Хорошо, пусть не было Сына. Но в Отца-то ты веришь? Мартин неожиданно задумался и, подняв лицо к солнцу, долго стоял так, раскладывая свои мысли по полочкам. В намерения Годара вовсе не входило сбивать его с толку, особенно при помощи риторических уловок. Поэтому он поспешил опередить ответ новым вопросом - более актуальным для обоих: - А какой от него вред, от дракона? Ну, то, что он пожары устраивает, я уже уяснил. - Дракон охотится за суэнскими девушками. Многие годы он регулярно совершал налеты на села, воруя крестьянок. Полицейские и вооруженные охотничьими ружьями сельчане могли лишь панически и, в конечном итоге, бесславно палить в клубы огня и дыма - чудовище не брало огнестрельное оружие: прихватив двух - трех девушек и спалив для острастки пару дворов, дракон исчезал, чтобы вскоре появиться в другом селении. Впрочем, никто никогда не знает, где и когда он появится. Но то, что появится - сомнению не подлежит. Мерзавец сам заботится о том, чтобы сомнения не зарождались. Периодически он бороздит небо Скира, поднявшрсь к самому солнцу, словно невинный бумажный змей. Или, наоборот, проносился огненным облаком над головами скирян, опаляя и заставляя шевелиться волосы. При этом он порой игриво испепеляет с десяток небольших домов, но так, чтобы хозяева остались целы. Нюх у него, что ли, на пустующие дома. Может быть, поэтому жители Скира домоседы. Пока что дракон не погубил в черте города ни одного горожанина. Но в самое последнее время вкусы его стали изысканней. Дракон стал охотиться за дочерьми владельцев поместий, если заставал их, опять-таки, за чертой столицы королевства. А полгода назад он, вроде бы заговорив в одном из селений человеческим голосом, объявил о намерении полакомиться плотью принцессы. - Дракон, говорящий человеческим голосом? Может, это придумали сельчане, чтобы в Скире поторапливались с организацией серьезного отпора? - Суэнцы слишком уверовали в предопределение. В первые годы сельчане срывались с насиженных мест и обустраивали еще не освоенные земли, наивно надеясь ускользнуть от преследований обидчика. Или отправляли дочерей в Скир. Но со временем они даже перестали хвататься за бесполезные ружья, что делали раньше инстинктивно - из страха или гордости. Мало кто смеет признаться в этом себе самому, но с кровью, пролитой суэнскими девушками, стали мириться, как с жертвенной. На похищения посматривали сквозь пальцы, сводя их после очередного насилия для крестного знамения. К созданию же войска приступили совсем недавно, когда на карту были поставлены честь и жизнь принцессы. За последние два месяца дракон бороздил небо над Скиром семь раз! При этом он захватывал самых родовитых девушек города, к несчастью, оказавшихся в это время в экипажах, следующих по степным дорогам в отцовские поместья. Крестьянок дракон больше не трогал, словно подчеркивал, что очередь - за принцессой... Вот мы и сколачиваем полгода войско. Нам не с кем было воевать три столетия - со дня основания Суэнского королевства. Опыт, как и желание брать в руки оружие, у скирян отсутствует. Но мое поколение знало с детства - быть войне. И готовило шелковые ленты, слушая речи короля Кевина I, в которых он без устали делился ворохом планов по созданию собственной армии. Речь Мартина, весь его облик были убедительны, и Годар на время убеждался. В искренности Аризонского он не сомневался ни секунды, но порядком устал от россказней других суэнцев. Небылицами заезжего витязя потчевали со смаком. Подробности проколов Годара всплывали неожиданно. - Яблоневый сад - в моем дворе, на месте Казенного Дома?! - удивлялся Аризонский, прозревая так же медленно, как и Годар. - Ах!.. Гм... Посуди сам: откуда взяться яблоням в краю нескончаемого лета? Садоводческие хозяйства и плантации вечнозеленых культур расположены за городом, где есть оросительные сети и квалифицированные работники. Один из таких потенциальных работников - ваш покорный слуга, молодой специалист-мелиоратор. Все-таки Годар был как-то задействован в хрустальном сне, в той сказке, которую смотрел, веря и не веря, широко раскрытыми глазами. Он принес вместе со всеми присягу в присутствии старшего советника короля по военным вопросам, через посредничество которого Кевин I командовал своим войском. Он принял участие в Офицерском шахматном турнире. Он приходил каждое утро в казармы, где парни его лет - ратники белой сотни - нетерпеливо заглядывали в лицо командира, ожидая хоть каких-нибудь распоряжений. Белая сотня должна была принять под охрану один из районов в северной части Скира. Одну из двух обязательных партий в турнире Годар проиграл, другую - сыграл вничью, спасшись от проигрыша патом. Но члены Шахматной комиссии пожали ему руку с искренним интересом и дали понять, что у него весьма обнадеживающие показатели. Победителем турнира стал Фиолетовый витязь, которого Годар на офицерском банкете не запомнил. Главные соперники-Мартин и Стивен,- которым прочили победу, получили по одному очку. И готовили теперь свои сотни к охране районов, отдаленных от дворцовой площади. Многие именитые горожане, с которыми Годар общался по долгу службы, почтительно величали его рыцарем - это стало своего рода прозвищем. Иначе обстояло дело в отношениях с сотенными командирами. Все, кроме Мартина, хаживали в одиночку по приемным, где заседала дворцовая бюрократия, дающая доступ к дворцовой аристократии. Когда они с Мартином встречали кого-либо из офицеров в широких, как проспект, коридорах, обмен приветстирями проходил в суховатой, вежливо-саркастической манере. Однажды встретили ссутулившегося, насупленного Стивена. Он прошел, не поздоровавшись, мимо с безучастным видом нашкодившего кота. Сам Годар шествовал по дворцовым кабинетам, как почетный гость, ибо рядом был Аризонский - свой человек в кругах придворной аристократии. Мартин ни разу не назвал его рыцарем, но взгляд его блестел от гордости за обретенного друга, он обращался с ним с такой бережливостью, словно нашел в нем брата. Вечерами Годар зачитывался "Записками" графа Ника Аризонского и не замечал, что за ужин оставила хозяйка на его столике, что за душный, низкий потолок навис над койкой в крошечном его жилище. Днем он с азартом пересказывал прочитанное Мартину. Тот выслушивал не перебивая, одобрительно кивал. Иногда он, пряча улыбку, выказывал удивление по поводу интерпретации Годаром какой-нибудь фразы, да так, словно слышал фразу впервые, а не знал ее наизусть, что выяснялось впоследствии. Мартин часто хвалил Годара за глубокомыслие - он никогда не скупился на похвалу пытливому уму и, кажется, искренне считал, что некоторые места "Записок" Годар понимает глубже, чем он - потомок великого суэнца. Но когда Годар поделился однажды радужными впечатлениями от книжицы суэнских преданий, Мартин, перестав улыбаться, настоятельно посоветовал: - Пожалуйста, Годар, не засоряй себе голову лубочной литературой. Большинство историй, что тиражируются в Скире изустно или печатно, всего лишь безвкусные стилизации под то, что малоизвестно. Охотно и терпеливо разъясняя жизнь современной Суэнии, Мартин часто упоминал о прошлом, но никогда о нем не рассказывал. Годар же не торопился с расспросами. Он чувствовал свою долю вины за горечь, которую вкусил Аризонский на офицерском банкете. Когда Мартин переставал улыбаться и погружался, прищурившись, в свои мысли, забыв о его присутствии, Годар настораживался. Непроизвольно съежившись внутри, он почему-то думал, что, когда тот заговорит в следующую минуту, ветер, пребывающий в узде его голоса, может сорваться и ударить его, Годара, в грудь. Но такого никогда не случалось. Все ветры Зеленого витязя неизменно оставались для него легкими и попутными. И все-таки Годар опасался смерча. Мысли Мартина, которые он ощущал в такие минуты всей кожей как движение тока, порой принимали характер такого яростного неприятия чуждого образа жизни, что чужака, который оказывался в поле его мысленного зрения, спасала от испепеляющего презрения разве что собственная нечуткость. Мартин и в самом деле никогда не указывал пальцем, но мог невольно сразить мыслью. И Годар старался ничем не огорчать Мартина - и просто так старался, и затем, чтобы тот в ответ не огорчил его больше, чем хотел. Нередко Годару вспоминался ницшеанский Заратустра. Почему - он не отдавал себе отчета, не мог разобрать, действительно ли Аризонский носил в себе нечто ницшеанское или это он, Годар, заключил в нем своего крошечного Заратустру. Однажды он сказал отвлеченно и безотносительно: - Друг для меня - это полубог, которому я изо всех сил мешаю стать человеком. - Каким образом? - живо откликнулся Аризонский. - Ну... Загоняю пинками на пьедестал, если ему вздумается спуститься на ступеньку ниже. - Своеобразно. А я стараюсь никого не обременить. Конечно же, Годар отчасти бравировал. Специально - образом действия - он никому не мешал ходить по своим ступенькам, как специально - образом действия - не вторгался в чужие мироощущения Аризонский. Но мысли, мысли!.. Чем скорее расформируется нынешний состав войска, думал Годар, тем лучше будет для Мартина и всего королевства. Человек масштаба Аризонского должен стать исключением в команде армейских карьеристов, что разрушит команду, либо зачеркнуть для себя путь к гражданской карьере через воинскую службу, подав в отставку. Если бы Мартин спросил прямо, что он думает о его будущем, то Годар бы ответил, внутренне съежившись из опасения расслышать мысленный комментарий, что желает другу неудачи на военном поприще. Но Мартин не спрашивал, и Годар имел отсрочку. Все это не мешало ему наслаждаться блаженством хрустального сна и не верить, по большому счету, во что-то большее. Пожалуй, жители Скира тоже находили явь неожиданной и опасались проснуться. По радио передавали сводки самых добрых новостей, преподносимых на ладони классической музыки Европы. Полицейские, в услугах которых особо не нуждались и раньше, словно вымерли, уступив проспект и примыкающие к дворцовой площади улицы служащим королевского войска. Рядовые уже носили нашивки на погонах, но двигались скованно и осторожно, словно на плечах пригрелись листья, которые могло сдуть ветром. Офицеры же старались бывать на людях реже. Гражданское население осторожничало и того больше. Служащие в штатском, проходя рядом с военными по одной улице, сбивались на робкий, крадущийся шаг: не спугнуть бы, не спровоцировать на поступки, недостойные чести мундира! Первый десяток дней новорожденного войска - все еще праздного, так как планы по его непрерывному формированию постоянно уточнялись - установил в Скире хрупкое, как бы хрустальное равновесие. Радиоэфир стали посещать суэнские танцевальные мелодии, но так робко, словно боялись изгнать из дому самих себя. В этот день Мартин поведал о загадочной жизни принцессы Адрианы. Начал он издалека, с трудом преодолевая волнение. Годар догадался о чувствах друга еще во время банкета, но не ожидал, что тот умеет быть столь отвлеченно-многословным. - Не приходило ли тебе на ум, дорогой мой Белый витязь, что цвет твоей ленты, которого и в природе-то, оказывается, нет в чистом виде, все-таки самый естественный? Чистый лист бумаги - самое совершенное творение. Ограниченный человек питает неприязнь к буквам, цифрам, нотам, линиям и другим цветам - все это, как ему чувствуется, порочит белизну. Неприязнь к многообразию, которое он воспринимает как замусоренность пространства, такой человек объясняет в меру своего интеллекта. Но в основе, на мой взгляд, лежит чувство выерности белому, изначальному. Одинаково лишними могут показаться банальный статистический расчет и гениальная музыкальная фраза... Для людей же глубоких, а главное - решительных, умеющих смотреть правде в глаза, многообразие не отменяет, а оттеняет Изначальное. Красивая поэтическая строка или математическая формула - способ подчеркнуть белизну. Но как часто мы медлим над чистым листом бумаги, прокручивая и правя варианты в уме! Чем тоньше мы, тем дольше мы медлим. В идеале мы должны заговорить голосом листа, и, чем дальше мы от идеала, тем мучительнее даются нам пробы голоса. Может быть, поэтому мне хочется расставить на библиотечных полках, где пылятся сборники суэнского лубочного мифотворчества, пачки с нетронутой бумагой. Реализацию этого намерения я бы назвал вершиной интеллигентской скромности. Да будет костер белым, а на кусочке пламени пусть пишут другие и о другом. Пусть пишут, пока я медлю сказать о своем. Кто знает, быть может, я медлю нарочно, уступая дорогу... Но с тех пор, как на чистый лист бумаги посягнул дракон, все изменилось. В немыслимо короткие сроки витязи должны исписать горы черновиков, не щадя ни одного клочка. ХОТЯ МЕДЛИТ ДАЖЕ ДРАКОН. Даже дракон пробует голос с опаской перед той изначальностью, что воплотилась в принцессе Адриане. Сколько уж отправилось в корзину глупых черновиков королевского войска, а сколько черновых витязей кануло в Лету! Никто еще не увидел Адриану незаслуженно. Лишь я, недостойный, имел это счастье. Когда-то граф Аризонский короновал на престол своего лучшего друга Джона Лексона. С тех пор род Аризонских и династия Лексонов идут по жизни душа в душу. Короли Суэнии, следуя традиции, заложенной первым из Лексонов, запрещают тиражировать свои портреты. Для суэнских стен испокон веку привычнее изображение Аризонского - единственное, и тоже, к сожалению, лубочное. Скажу без ложной скромности: род Аризонских почитается в Суэнии едва ли не больше, чем королевская династия. Когда я осиротел, король не раз называл меня во всеуслышание сыном, хотя я никогда не жил во дворце это тоже традиция: Аризонские независимы. И однажды в конфиденциальной беседе король пригласил меня на ночную прогулку с дочерью. О том, где я провел ту чудесную ночь, знают только по смутным слухам, так как указом короля Кевина I, сочиненным в час рождения принцессы - жуткий час кончины королевы Анны, всем, кому бы то ни было, кроме отца, прислуги, учителя и врача, запрещалось лицезреть Адриану до замужества. Многие объясняли появление Указа нервным потрясением: Кевин безумно любил скончавшуюся супругу. Но когда я увидел шестнадцатилетнюю Адриану, то понял, что король предъявил подданным лист чистой бумаги. Перед моим мысленным взором промелькнули ненаписанные тома истории Суэнии. Прошлое, будущее, настоящее стало, как и прежде, Мигом. Сотни молодых людей, лелеющих мечту получить престол и завоевать сердце принцессы Адрианы, готовили себя к подвигу Великого Начала. И медлили, медлили произнести признание. Черновые слова умирали невысказанными, дабы не лечь на лист вкривь. Я не знаю, как описать тебе ту ночь, какие подобрать к ней слова, как не спугнуть... Когда же, как не в безлюдную солнечную ночь, в пору царящего по эту сторону ставней безмолвия, король Кевин мог беззаботно проехать по городу в карете, не опасаясь, что к белоснежному ее платьицу, к нежной не по здешнему коже и чему-то такому, чего не опишешь никакими словами, пристанет соринка ненадежного взгляда... В памяти девушки жили только приятные воспоминания, речь ее состояла из слов добрых и вежливых; иное отец и учитель сделали недоступным. Доктор уберег ее кожу от беды суэнских девушек, хотя и сам не знал, в чем причина успеха. Слух принцессы услаждала классическая музыка Старого света. Науки преподавались в меру ее познаний о мире. Познания же были похожи на ночные путешествия в карете по кругу ДворцовоЙ площади. Ничтожное неверное движение могло погубить это создание - чудесное и одновременно несчастное. Когда привыкаешь к однообразию, начинаешь открывать в нем самые разные и неожиданные стороны. Замкнутый мирок становится неисчерпаемым кладезем. Но это понятно лишь ей - одинокой девочке, которая делает шаг на подножку кареты непосредственно со ступеньки отцовского дворца. Все рассчитано так, чтобы не ступить случайно на землю. Вот и в ту ночь, захлебнувшись на мгновение раскаленным воздухом (она ценила это мгновенье, но лишь мгновенье - не больше!), когда улица, страшно и озорно хохоча в лицо неузнаваемым полуночным солнцем, опускалась, словно штора, между дворцом и каретой, она приготовилась привычно-быстро отринуть штору, чтобы миновать Мгновение Открытой Улицы. Но к Мгновению Открытой Улицы неожиданно прибавилось второе, третье, четвертое мгновение... В течение нескольких секунд король представлял меня Адриане как названного сына. Она не сумела даже ответить на поклон. Она задыхалась, перепачканная неопрятной новизной. Я успел заметить в расширившихся ее зрачках злосчастное свое отражение и попробовал оценить ее взглядом: я был явившимся с улицы мужчиной в белом английском костюме, от которого разило потом, потому, что он порядком взопрел от багочестивого трепета и, вдобавок, не умел справляться с растерянностью, как подобает джентльмену, я был несносен. Не помню, как я оказался во второй карете, вместе с врачом и прислугой. Не запомнил и короткого путешествия. Когда я сошел на землю, принцесса уже пребывала в своих покоях. И все-таки я был счастлив. Не знаю даже, как назвать свое чувство - любовью или жалостью... Годар долго молчал, подбирая слова поделикатней. Чувствовалось, что Мартину важно, как назовет его чувство он. - Да есть ли душа у принцессы?! - Годар не сдержал возмущения и попал в точку. - Души пока нет, - спокойно согласился Аризонский, - душа - это творение двоих. В одиночестве - это черновик. В изоляции - чистый лист бумаги. За право вершить на нем общую судьбу король потребовал голову дракона. И речь, если отбросить высокие словеса, идет не о том, какой станет Адриана в руках принца-победителя, а о жизни. Ее необходимо спасти... Послушай, Годар, ты поедешь со мной биться с драконом? - Конечно. Я же принес присягу. Как только будет отдан приказ, каждый из вас может положиться на меня. - Ты не понял. Я хочу отправиться на битву вдвоем с тобой. С благословения короля, но не по приказу. Войско тут ни при чем. - Да. Конечно. Я пойду с тобой, - деловито отчеканил Годар, сдерживая изо всех сил порыв неуместной, как ему показалось, радости. - Ты всегда можешь располагать моими возможностями. Могу выдать доверенность. Мартин же не стал сдерживаться: стиснул ему руку влажной ладонью, широко улыбнулся и сказал с облегчением: - Значит, я обрел боевого товарища. Послушай, двумя этажами выше таинственные апартаменты принцессы. Дерзай, быть может, тебе суждено взойти на престол Суэнии. Последнее он произнес шепотом, с некоторой долей лукавства и исчез так же быстро и неожиданно, как получил согласие на свое головокружительное предложение. Годар остался на проспекте дворцового коридора один. Продолжая жить в хрустальной сказке, он принимал любые предложения. Добрые герои этой сказки служили порукой за правильность его решений. Вот и сейчас, подойдя к стрельчатому окну и глядя с высоты птичьего полета высоты, на уровне которой король обосновал свои рабочие кабинеты, - он ощутил чувство пряятной, гордой ответственности за маленькие фигурки в мундирах на плацу - такие разрозненные в своем стремлении маршировать в ногу. Одна фигурка, споткнувшись, упала. Другая, протянув ей крошечную, с мизрнец, руку, помогла подняться. У Годара закружилась голова. Руки его задрожали. Волнение передалось сердцу от ладоней, между которыми словно что-то проскользнуло - незамеченное от прозрачности, похожее на порыв сорвавшегося вниз воздуха. Он судорожно свел руки за спину и сцепил пальцы. В сущности, он завидовал умению Давласа распоряжаться своей жизнью. Память о Лане вспыхнула смутным, полупрозрачным пятном, в котором он не разглядел очертаний. Прежняя неоформившаяся радость вкупе с болью лишь слегка царапнула ладони - не душу! А ведь он пытался прикрыться ею от заоблачных перспектив, которые обрисовал ему Мартин... И без того небрежный в отношении к повседневным обязанностям по формированию войска, Аризонский в последующие дни и вовсе охладел к службе. Несколько раз он являлся на утреннее построение с опозданием, а на упреки сотенных отвечал рассеянной полуулыбкой. Главнокомандующий - Его Величество король Кевин I - пока не удостоил войско чести лицезреть свою персону. Следовательно, жаловаться на недисциплинированность сотенных можно было разве что подслеповатому советнику по военным вопросам. Да и не пристало офицерам жаловаться друг на друга, во всяком случае, открыто. Ставший вдруг веселым до беспечности, Мартин то и дело куда-то исчезал, и Годар бродил по дворцовой площади в одиночестве, всерьез беспокоясь о том, как бы вороватое государство не отняло у Аризонского душу, ибо государство, по его убеждению, не могло не посягать на единичное. Годар с нетерпением ожидал расформирования войска, ведь офицерский состав никуда не годился. Настал день, когда сотенные, собравшись в кружок после утреннего смотра, попросили их с Мартином задержаться. Устами Стивена было сухо объявлено, что на завтрашний день командному составу войска назначена аудиенция у короля. Речь идет о ходатайстве, об офицерском проекте программы по реализации Нового Архитектурного Плана. От господина Мартина и, соответственно, господина Годара требуется только присутствие. Офицерство надеется, что господа-приятели воздержатся от комментариев в кабинете Его Величества. Несчастные всерьез полагали, будто они с Мартином подключены к дележке сферы влияний... ...Высота птичьего полета держала приемный кабинет короля на крыльях, по меньшей мере, орлиных. Массивная дверь с бронзовой ручкой, приоткрывшись, обнажила просторные розовые стены, не загроможденные мебелью, без портретов. Первым туда проскользнул после приглашения секретаря Стивен. Все остальные нарочно отстали, особенно сильно отстал Годар, решив почему-то войти последним. Однако Мартин, шедший перед ним, вдруг остановился в дверном проеме, шагнул назад и прикрыл дверь перед собственным носом. Оба остались в коридоре. - В чем дело? - удивился Годар, напоровшись на его спину. - Подожди немного в коридоре, ладно? - попросил Мартин хмуро и снова взялся за резную ручку. - Ничего не понимаю, зачем? Если это некий зигзаг конем в сложном мире дворцовых игр, то для такого гроссмейстера, как Аризонский, ход довольно небрежен. "Хитрит он со мной, что ли?" - подумал Годар и, отступив от двери, холодно произнес: - Собственно, если мое присутствие необязательно или неуместно, я могу подождать и в коридоре. Почему бы, собственно, и нет, я и так злоупотребил твоим вниманием. Кто знает, какие у тебя из-за меня неприятности. Мартин коротко взглянув на него, толкнул дверь плечом. - Пошли, - произнес он одними губами. Раздумывать было некогда. Проходя в кабинет короля, Годар почувствовал, как на левую лопатку ободряюще легла ладонь Аризонского. Сначала он увидел лимонное дерево, растущее из глиняного горшка посреди простоватой просторной комнаты. Тоскливое настроение в кабинете можно было распознать уже по беглому взгляду на это неуместное, броское в пустоте деревце. Единственный намек на уют мог бы дать пристроившийся в глиняном горшке кот мышрной окраски, если бы Годар не узнал в нем Норика. Взглянув туда, куда обращали свои взоры стоявшие навытяжку офицеры, - на возвышенность в правом крыле кабинета, где за старинным письменным столом сидел осанистый человек в короне и мантии, Годар опешил, ибо узнал в короле Нора. Ничто в его облике не напоминало более Мартина Аризонского - разве что врожденная аристократичность внешности, которой и тот, и другой были наделены щедрее, чем другие суэнцы. Теперь это был король, величественно расположивший туловище атлета в огненно-красной мантии на фоне черного лакированного стула высотою с трон. Двигая только кистью, он быстро, размашисто писал белым гусиным пером. Динамичность его почерка в сочетании с неподвижностью фигуры, надменно приподнятая бровь и прочие эффекты нагнетали ощущение присутствия расчетливой сокрушительной Силы. Холодно взглянув в сторону офицеров, Нор-король указал небрежным жестом на кресла, стоявшие полукругом на почтительном расстоянии от королевского стола. При этом Нор не оторвался от записей. Скрип пера оставался единственным звуком в этом гнетушем кабинете еще по меньшей мере минут десять после того, как они тихонько расселись. Лица витязей были обездвижены, взгляды ничего не выражали. Еще немного, и Годар чистосердечно принял бы Нора за короля Суэнии. Но усмешка театрального зрителя на лице Мартина, которго он обнаружил с опозданием, не позволила обмануться. - Я слушаю вас, господа офицеры, - Нор ловко сорвал паузу в тот момент, когда оцепенение ослабло, и мысли, надо полагать, не суляшие ничего хорошего, стали понемногу проявляться на лицах обескураженных просителей. Годар заметил уголком глаза, что шут отложил перо и поочередно обводит присутствующих сузившимися глазами, отчего взгляд его вызвал в воображении образ лезвия бритвы. Никто не шевельнулся, так как все были вновь повергнуты в оцепенение. Все, кроме Годара, который получал от комедии удовольствие и, разумеется, Аризонского. Зеленый витязь непринужденно, с достоинством обозревал даль за стрельчатым окном, очень высоким и узким. Годар не сомневался, что он мысленно затягивался в это время папиросой через свой неизменный мундштук. - Вот не ожидал, что моих витязей еще не покинула студенческая застенчивость, - Нор мог быть безнаказанно-саркастичен. Королевское кресло, корона и мантия гарантировали ему неуязвимость в течение выделенного для аудиенции времени, - а между тем, Советники доложили, что бумага, которую вы намерены со мной обсудить, составлена довольно бойко. Полагаю, авторы с удовольствием введут меня в курс дела. Суть, разумеется, мне известна, но хотелось бы услышать детальное, я бы даже сказал, разветвленное изложение, и, притом, авторское. Ну-с, может, кто-нибудь начнет, или мои командиры предпочитают отвечать строем? Зависла пауза, похожая на тяжелый черный занавес, который неумолимо подтягивался к молодлм лодям в креслах, чтобы смести их со сцены. Его Величество Нор снисходительно улыбался уголками губ. Никто не желал выступать в роли комедианта, но это было еще глупее, так как в положение жалких и безропотных актеров были поставлены все соавторы ходатайства и увязали в этом положении все глубже. Главный зачинщик Стивен был наконец вынужден вскочить со своего места. - Позвольте представиться, Ваше Величество, - Стивен Ментон, командир Синей сотни, - отрекомендовался он так, как и полагалось по уставу, но повышенным, взвинченным голосом. Он злобно уставился псевдокоролю прямо в глаза, полагая с честью осадить зарвавшегося плебея. Нор изобразил на лице деловитую озабоченность. Иронии как не бывало. Перед участниками и зрителями спектакля восседал мудрый государственный деятель, который повел беседу кружным, скользким путем. Сначала он деликатно поинтересовался происхождением Синего витязя и попросил немного рассказать о себе с такой неотразимой любезностью, что Стивен не мог увернуться от вежливого и исчерпывающего ответа. Видимо, он надеялся переиграть Нора в аристократичности манер. Но далее Нор перешел к деловой части и задал несколько поразительно точных вопросов, касающихся финансовой стороны представленного проекта. Вопросы показали присутствующим, что королевский шут обладает отнодь не шуточной компетентностью, и Стивен, принужденный к изложению собственных предложений, которые преподнес, как коллективные, был вынужден продемонстрировать еще и тайники собственного профессионализма. Его попытки соскользнуть на снисходительно-популярное изложение, предназначенное для дилетанта-плебея, Нор молниеносно пресекал глубиной профессиональных замечаний. Синий витязь, дабы не потерять остатки аристократического достоинства, так и не сумел отказаться от роли. К концу аудиенции он осунулся и ссутулился, речь его стала бесцветной, машинальной. Когда он переставал слышать вопросы, Нор выжидательно молчал, не изменяя, однако, глубокомысленного, в меру надменного выражения лица, которое было обращено к Стивену с вниманием, похожим на роковое внимание толпы. Не глядя Нор протянул руку к стопке книг на столе, снял верхнюю - это были "Записки" графа Ника Аризонского - буквы на обложке выводились суэнскими полиграфистами крупно, позолотой. Он деловито раскрыл книгу на середине и принялся невозмутимо вписывать между строк отдельные фразы Стивена. Заметив это, Синий витязь смертельно побледнел и замолчал окончательно. - Уже все? - спросил Нор с легким удивлением, не отрываясь от записей. Он больше не глядел на ходатая. - Да, Ваше Величество! - нервно сказал Стивен и, подавшись вперед корпусом, завел руки за спину. Щека его дернулась. Видимо, он приходил к решению сцепиться с обидчиком врукопашную, ибо сообразил, что терять осталось не так уж и много. Однако Нор с шумом захлопнул книгу и поднялся. - Благодарю вас. Господа офицеры, я подумаю над вашими предложениями, промолвил он сухо и встал вполоборота, поправляя мантию. - Желаю успехов на ратном поприще. Сотенные командиры повскакали, гремя креслами, и бросились в двери, как мальчишки. - Господин Мартин! Господин Годар! - крикнул вдруг Нор громовым голосом. Задержитесь, пожалуйста, вас ожидает король. Витязи, названные по имени, и так задерживались. Однако, последней фразой Нор демонстративно отделил зрителей от комедиантов. Годар почувствовал неловкость. Сколько ни желал он размежеваться с сотенными, взяв себе в союзники Мартина, а когда час пробил, в душу закралось ощущение нечистоты. Возмездие, устроенное Нором, было справедливым, но к горлу вдруг подступила тошнота, как будто он задавил нечаянно котенка, как это случилось однажды в детстве за рулем мопеда. Он не смел повернуться лицом к двери, в которую высыпали гурьбой сослуживцы. Тем более, что вниманием завладела розовая стена за спинкой королевского стула. То, что представлялось стеной, фоном, дрогнуло и взлетело вверх, обнажив настоящую стену: белокаменную, и в ней низкую дверь, куда не медля направился Аризонский, дав ему на ходу знак следовать за собой. Годар не успевал обдумать каждый новый поворот. Неожиданности в Скире плодились и властно вели за собой быстрее, чем он мог разобраться со своими ощущениями. В душе скопилась груда неосвоенных впечатлений. Внутреннее смятение, глубинное недоверие к происходящему пускали ростки втайне от него самого и были тем скрытым фоном, на котором разворачивалась самая большая и красивая сказка его жизни. Теперь он не знал, как составить мнение о настоящем короле и был ли король, которого он увидел за шахматной доской в уголке захламленной комнаты, настоящим. Судя по тому, как сердечно приветствовал его Мартин, назвав "Вашим Величеством" и по тому, как Его Величество по отечески обнял Зеленого витязя, выходя из-за столика, где играл сам с собой, король все-таки был настоящий. И все же мнение о нем не складывалось. Книжный эталон не подходил, а тот, что имелся, наверное, в душе каждого суэнца, был ему неизвестен, но представлялся ускользающим, изменчивым. Мотки проволоки, столярные и слесарные инструменты, разобранный радиоприемник, куски минералов, древесная стружка, стопки газет, стаканы, колбы, горшки с кактусами, рулоны шелка, жестяные банки с малярными красками и кистями в них, тюбики акварели вкупе с кисточками - все это громоздилось вперемешку на нескольких узких свежевыкрашенных столах и лавочках. Два шкафа были набиты книгами и потертыми тетрадями разной давности. Книг и тетрадей было больше всего остального. Неровные стопки видны были даже на полу и на том угловом столике, где сидел, ссутулившись над шахматной доской, когда они вошли, щуплый господин в спортивном костюме и промасленном, прожженном кислотами фартуке. Проседь в его густых вьющихся волосах напоминала проволоку в замысловато перекрученном мотке. Цвет лица у короля был пепельно-серым, как и веселые подвижные глаза, которые очень подошли бы к лицу молодого брюнета, каким, надо полагать, и был король прежде. - Кевин, - представился он, протянув руку Годару после того, как выпустил из объятий Мартина. Как тут быть с уставом и этикетом? Годар машинально подал королю руку как новому знакомому и назвал свое имя. - Рад наконец вас видеть, - сказал король, заискивая. - Наш друг Мартин только и говорит, что о вас. Наш друг и члены Шахматной комиссии. Турнир выявил у вас задатки талантливого полководца. - Простите, Ваше Величество, но я не победитель. Одну партию я проиграл, а другую с трудом довел до пата. Суэнские власти то и дело заблуждаются на мой счет. Мое назначение в войско - ошибка. Она дала мне преимущества и много счастливых минут. Если теперь меня отлучат от выполнения воинского долга, я стану самым несчастным человеком в стране. Но, Ваше Величество, произошла ошибка - я не могу скрывать это от вас. - О, мой друг, члены Шахматной комиссии не могут заблуждаться. Вы довели обе партии до голого короля. Анализ показал, что, даже осознавая неминуемое поражение, вы не допускаете и мысли, чтобы сдаться без боя. Вы сражаетесь до последнего хода, дорогой Годар. Это очень ценное качество здесь, в Суэнии. Ведь по воле судьбы молодые витязи стали взвешенными в делах и неумеренными в развлечениях. Вы же сдержанны на досуге и безрассудны в бою. - Но, Ваше Величество, я никогда не воевал. - Не будем церемонными, мой друг. Называйте меня по имени, как принято у добрых друзей. Вы очень доблестный и, к тому же, очень искренний молодой человек. Вижу теперь и сам то, что знал со слов Мартина, а уж ему в искренности и проницательности нет равных в этой стране. Присаживайтесь, друзья. Ты, Аризонский, садись напротив. Доиграй, если не возражаешь, партию за черных. Впрочем, у нас важный разговор, а два серьезных дела не делаются одновременно... Боже, как я рассудителен, как я стар! - король пожурил сам себя и взглянул вопросительно на Мартина. - Ну что вы, Ваше Величество, дай Бог нам отыскать в уставших до времени душах хоть половину вашей бодрости, - это сказал Мартин, и король немедленно расхохотался, закинув руки за голову и артистично устремив взор к потолку, да так, словно прилег на песок у моря, подставив лицо солнцу. Электрическая люстра в конфиденциальном кабинете короля, бывшим одновременно мастерской, складом, убежищем, библиотекой, пивной, научной лабораторией, сияла и при дневном свете. Казалось, король и в самом деле умеет принимать загар под люстрой. Или учится этому делу, тайно экспериментируя. - Не хочешь ли ты сказать, что Кевин легкомыслен? - спросил король шутливым тоном, но в голосе его Годару почудилась боязнь. Суетливо выпрямив осанку, король придвинулся к краю стола, положив на него кончики пальцев. Руки его были белые, тонкокостные. Пальцы длинные, изящные, трогательно прилегавшие один к одному, как дети, созданные для нервной скрипки. Юношеские руки. Да, в короле Суэнии определенно было что-то от юнца. - Ваше Величество, мы же с вами договаривались - в моих словах нет второго плана. Если возникнет необходимость в критичном высказывании, я допущу его без околичностей, как сейчас, - в голосе Мартина зазвучала детская обида. Следуюущую мысль он изложил, посмотрев в глаза Годару: - безрассудство безрассудству рознь, не правда ли, Ваше Величество? Белый витязь может подумать, что мы воздаем хвалу слепой, неумной храбрости. Теперь настал черед обидеться Годару. - Государь, я вовсе не приписывал себе доблести. Не могу знать твердо, какой именно род храбрости к лицу офицеру Суэнии, но на безумца я похож еще меньше, чем на труса. Я странник, но не безрассудный романтик, господин Кевин. Я надеюсь, что враг так же реален, как король Суэнии. Трудно сказать, на кого он так обозлился: на Мартина, допустившего подковыристое высказывание, или на себя самого за то, что углубился в неведомое так бездумно. Вот сидит, неудачно щелкая зажигалкой, потемневший лицом витязь. Вот припудренный пылью чудаковатый король в фартуке пролетария, - он зарделся и одновременно воспрянул духом, как девица, получившая первый нескромный комплимент, - этот пленник придворного этикета, выпрашивающий у иностранца фамильярности. Вот шахматная доска, за которой король играет в сражения. А за стеной гениальный, предприимчивый шут, возможно, сбивает спесь с министров... Доведенная до лоска чистота и чудовищный беспорядок связаны в этой стране так же, как седые и черные волосы в спутавшейся нечесаной шевелюре Кевина. Ясности нет ни в чем. Разве не этого искал неприкаянный странник? Что же хочет он для себя прояснить, отчего раздражен? Асимметрия от хлама в убежище короля бесит его. А ведь прежде Годар мечтал о таких королях! - Я рад, дорогой витязь, что ты отделил себя от суэнских юношей, патетично произнес король, вперив ему в лицо увлажнившиеся глаза. Они словно вспыхнули синим пламенем с пеплом, после чего зрачок растекся смолою почти до краев радужки. Сверкнула на мгновение тонкая улыбка. Король, ставший черноглазым от пожарища в душе, заговорил со странной болью, замешанной на беспросветной веселости: - Помнишь, как сказал поэт: "Юноша бледный со взором горящим..." Проклятые книги, проклятая музыка, проклятые науки и необузданное солнце Суэнии повернули нас спиной к самим себе. Человек обиделся на животное и бежит от него к другому животному, думая, что спешит к себе в гости. В Краю Вечного Полдня болезнетворные микроорганизмы размножаются быстрее, единичные случаи заболевания разрастаются в эпидемию так скоро, что на ликвидацию мерзости в зародыше просто не хватает времени. Произвол - цена за скорость. Правда, солнце Суэнии щедро врачует то, что невольно провоцирует - физические недуги. Иммунитет суэнца так силен, что эпидемии мы предполагаем, так сказать, чисто теоретически. Но в остальном Произвол и Причудливость - верховные правители. Будущее - наш враг. Культура и цивилизация - костыли, сделавшие животное двулапым и подломившие веру в собственную скорость. О, как больно ветер гладит кожу, оставшуюся без шерсти! Как нестерпимо прикосновение малой травинки! Первые суэнцы ограничили доступ плодов просвещения из Стран Неестественной Ночи и тем самым прикрыли по-хозяйски дверь. В оставшуюся щель просачивался строжайший минимум. Информация о научных открытиях, товары и книги - особенно художественные - тщательно отбирались. Но передозировка все-таки наступила. Горе нашим барышням кожа их роговеет, а души черствеют! Горе витязям - они уже стали бледными юношами! Взоры юнцов, зажженные тоской по идеалу, полны еще блеска. Но разве легче оттого, что они освинеют чуть позже своих подружек? Тех подружек, которых начали потихоньку презирать за потерю эстетичности. Ха! Изнеженные юноши теряют не только головы, но и способность к воспроизводству. Они бегут в неведомые страны за прекрасными принцессами теми самыми, что явились к нам призраками из романтических книжек вашего прошлого. Бегут, отказываясь служить Адриане - принцессе Вечности. Они догадываются, что недостойны Ее. И отворачиваются от своих подружек потому, что чувствуют, что будущее - враг их. Будущее предстанет в виде свиного рыла, которое окажется тем несносней, чем тоньше были их пальцы пальцы музыкантов. Король сжал кулаки. Годар невольно скользнул взглядом по этим маленьким, нежным рукам, отражающим по-юношески бессильную ярость. Заметив это, Кевин нервно разжал пальцы и положил на шахматную доску развернутую ладонь. Ладонь была грубой и темной, со множеством глубоких линий, в которых вьелись тушь и древесная пыль. Это был лишь верхний, видимый слой. Рядом с доской, откуда упало несколько фигур, лежал рубанок и дощечка с завитками стружек. - Причудливости и произволу может положить конец только единичный гармоничный акт. Лишь единичное становится в этой стране массовым - это последнее мое открытие, господа. Я долго комбинировал и буквально ворожил над составами войска и пришел к банальному выводу: лучшее общество - двое, мои витязи. Сын мой Годар, ты цельный и сильный, ты странствовал вне этого мира. Убей дракона и возьми мою дочь. Правь Мигом. Ты такой же, как Мартин, в которого я верю больше, чем в Бога. Ты поддержишь его там, где он не смог бы поддержать себя сам. Престол и руку принцессы получит тот из вас, кто нанесет врагу последний, смертельный удар. Думаю, вы одинаково отважны, и первенство в общей победе - дело случая. Борьба за первенство не разведет вас в разные стороны, как это случается с моими офицерами. "Горе мне, какие надежды на меня возлагают! - думал растроганный Годар. Я знаю, что нужно отказаться, но мой отказ убьет их. Я заигрался в доблестного рыцаря и связал их верой в себя. Горе мне и этой стране, и клянусь, я умру, если подведу их! Умру в тот же миг..." - Я не подведу вас, Ваше Величество! - эти слова словно произнес за него кто-то другой - мудрый, сильный, надежный. Этот огромный другой человек раздулся, как парус под напором трепетно-теплого веселого ветра, которым одарил его Мартин, широко улыбнувшись. - В этом бледном юноше я не сомневаюсь! - король хлопнул Белого витязя по плечу, после чего пафос его сник. Кевин преобразился, став вдруг педантично серьезным. - Будь вы поэтами, что способны только разозлить дракона, я бы немедля применил силу, чтобы удержать вас от битвы. Некоторые юнцы, не испросив королевского благословения, а, главное, не оценив своих возможностей, отправляются на поиски дракона тайком. Похвальное стремление к добру в условиях Произвола возвращается к нам в виде мести рассвирепевшего чудовища. Если предчувствие не обманывает меня, цена за поражение таких богатырей, как Белый и Зеленый витязи - жизнь принцессы... Впрочем, я бываю мнителен. Я всего лишь жалкий старик. Войско мое не образумит витязей-поэтов. Если нынешние юноши не образумятся ко времени, когда отойдут в иной мир прочие старикашки, бразды правле ния перейдут к Ее Величеству Аномалии. А ведь в войско проходит цвет нашей молодежи! Остальные - неумны, да простит меня Бог. Или бесчестны, как господа, что побывали сегодня в соседнем кабинете. Кевин пригорюнился. Аризонский же принялся деликатно уводить его от мыслей о собственной старости. Видимо, Кевин еще не решил, к какой возрастной группе себя отнести. Достали потрепанную карту. По ней король показал Годару путь к Безымянному озеру, вблизи которого и обитал, как предполагали, таинственный дракон. В юности принц Кевин подошел к озеру с наспех сколоченным отрядом добровольцев. На пустынном берегу витязи обнаружили следы давнишних битв: копья, мечи, кости, человеческие и лошадиные черепа, тряпичную ветошь... Отряд проспал на поле сорок суток, но дракон не обнаружил себя и не вышел на битву. Когда же витязи попытались обойти озеро с тем, чтобы пробраться на протрвоположный берег - путь преградила огненная стена. Ничто не горело в этом диковинном огне: ни трава, ни кусты, ни одиночные деревья. Стена пожирала лишь людей, попытавшихся пройти ее насквозь. Еще тогда будущий король заподозрил, что дракон н трус. Он не может противостоять во плоти отряду. Дракон выходит на битву с одиночками, решил тогда Кевин, и повернул отряд назад. Он мог бы, конечно, вызвать чудовище на единоборство, но счел, что слепое безрассудство не к лицу последнему отпрыску королевского рода. Вернувшись в Скир, Кевин принял от отца корону и посвятил спасенную жизнь служению на благо отечества. Во все время своего правления он пресекал под разными предлогами попытки организовать новый поход ополченцев. Регулярное королевское войско, по его сегодняшней мысли, - не более, чем школа гражданского мужества и становления. Победителей дракона пестуют не в казармах. Королю доставляло удовольствие рассказывать о днях свей молодости, в том числе и о тех, что провел он с товарищами, пируя на привалах по пути из бесславного своего похода. По ходу рассказа он цитировал Шекспира. Вспомнив покойную супругу, король всплакнул и погрузился в мрачную задумчивость. Из безмолвия его вывел слуга, внесший торжественно клетку, обмотанную черным шелком. Шелк представлял собой широкую ленту вроде тех, что носили сотенные командиры - только этой ленте, казалось, не будет конца. Водрузив клетку на стол и удалив слугу, король принялся оживленно "разбинтовывать" прутья. Лента, ниспав ему на колени и на пол отжившей плоской змеей, развязала языки волнистым попугайчикам числом не менее четырех десятков. Сжатые до того в тесные шеренги на двух жердочках, они бились теперь с гомоном о прутья. Годар услышал немыслимую комбинацию обрывков фраз: - Он же фискал... - полезно для души... Какого черта... В конце концов... дракон не тронет принца, а всем нашрм дурам адское пламя полезно для души... Газеты, свежие газеты!.. Посмотри, Джон, у тебя шнурок развязался... Неужели Комиссия не отметит моего сына?.. Отмойте суэнское золото... оно шелк... Проклятый Сильвестр когда-нибудь да сдохнет... Господа, помолимся за счастье Суэнии... Блеск... Дочь Кевина... а не так уж!.. Дочь Кевина... а не так уж!.. - Как будто ты видел ее, дурак! - расхохотался король. - Дурак... как только... сноб... - любезно откликнулись из клетки тремя голосами - женскими и мужским. В этой веренице Годар узнал голос Стивена. Попугай сказал с присущими этому голосу циничными нотками в патетичной обертке: "В конце концов... дракон не тронет принца, а всем нашим дурам адское пламя полезно для души... Дочь Кевина... а не так уж!..У - Достоверные источники, - победоносно кивнул король на клетку и, вкрадчиво глянув Годару в глаза, ласково погладил его ленту, - самые преданные и беспристрастные информанты. Так называемая Почта Попугаев при Птичьем Дворе - мой скромный вклад в усовершенствование разведслужбы. Мы записываем это на пленку, а после распознаем голоса и выходим на их носителей; сопоставляя и учитывая высказывания, выявляем тем самым динамику общественного мнения. Кроме того, мы работаем с Персональными Источниками. Ну-ка, где моя Марьянушка? В то время, как другие попугаи метались с гомоном по клетке подобно мальчишкам-газетчикам, одна птичка, желтенькая, понурая и худосочная, с недостающим пером в хвосте, все еще не покинула своей жердочки. Кевин не без труда выманил ее в крысоловку, которую вынул из кучи железок под столом. Общую клетку он накрыл подвернувшейся под руку мокрой тряпкой. Дождавшись тишины, птичка взмолилась: - ...Сотенный командир Годар - агент шута Нора! Не позвольте распутнику разрушить через свою агентуру оплот надежды на спасение Отечества - войско Вашего Величества. Государь, допросите попугая Норика - в сплетни, которые разносит этот пройдоха, вплетено и ваше доброе имя, а не то я подстрелю эту тварь собственными руками... - Надеюсь... - Годар привстал от неловкости и возмущения. Краска стыда за других подступала так некстати. Король мог усмотреть в ней косвенное подтверждение вины. Но Кевин зарделся и сам, ибо расслышал бой курантов. Забросав обе клетки тряпками, он вышел на середину комнаты и скованно пробормотал, уставившись в немытые ладони: - Да... Это несерьезно... Не обращайте внимания, господа, я всего лишь хотел вас развлечь... Кажется, я опять опоздал к обеду, Адриана беспокоится... Иногда приходит в голову нелепая мысль - а не послать ли вместо себя Нора на семейную трапезу? Он прилично одет. Тень задумчивости легла на постаревшее лицо. Короля не надо было знать, чтобы разглядеть за созерцательной позой потерянную нить мысли, белое многоточие, после которого могло последовать любое продолжение. Властная, бешеная мысль Мартина расползлась по образовавшейся бреши жуткой кляксой. - Но... Ваше Величество!.. - взгляд Аризонского говорил сам за себя. Бегущие в панике львы, столкнувшись с твоим взглядом, впадают в оцепенение и пятятся на исходные позиции. Словно напоровшись на суровую стену, король, вздрогнув, собрался с мыслями и вернулся в Кевина. Он был недоволен тем, как его вернули. - Я должен покинуть вас, господа, - сообщил это вернувшийся король сухим, официальным тоном. Надеюсь, операция пройдет без осложнений. Офицерам королевского войска будет объявлено, что я поручил вам разведать обстановку на подступах к Зоне дракона. Для всех остальных задание не уточняется. Некоторое время мы сможем поддерживать стабильность в городе, не меняя нынешнего состава войска. Но только некоторое время: ведь для того, чтобы лопнул пузырь, не обязательно дуть на него, не так ли? Желаю удачи. Когда Кевин оставил их, так и не подав руки, не обнажив взгляда, Годару почудилось, как Мартин неуверенно сказал: - Тебе не кажется, что король заслуживает уважения хотя бы за то, что он отец Адрианы? - Да, - машинально согласился Годар. Взгляд его на понурую желтую птичку в крысоловке с наброшенной поверх тряпкой. - Значит, ты согласен с решением короля? - спросил Мартин с затаенным восторгом. - Конечно. Я же тебе говорил: все вы можете положиться на меня. - Пошли же скорее ко мне - обсудим детали! Проходя через официальный кабинет короля, Годар задержался возле лимонного дерева, где возился с лейкой и лопаткой шут Нор - уже без мантии и короны, по-домашнему расслабленный, будничный. Сизый попугайчиг на его плече, расправив крылья, галантно отставил лапку с крошечным агатовым перстнем. - Благодарю вас, - смущенно сказал Годар, протянув Нору руку. Он, собственно, не знал толком, за что благодарит шута. - А, это вы, - Нор, не заметив его жеста, сердечно взглянул на него взглядом старого, умудренного друга. Печаль плескалась в этих глазах, как могучее бездонное море, щадящее свои берега. - Не отворачивайтесь от Мартина, будьте великодушны с ним, - попросил он далеким изменившимся голосом, идущим словно через толщу вод и не нарушающим при этом глади. - Почему я должен от него отвернуться? - Не отворачивайтесь, даже если он принесет вас в жертву. - Не понимаю, о чем речь, - возразил Годар нетерпеливо, сухо. Он поспешно догнал Аризонского. Тот, не заметив его отсутствия, размышлял вслух: - Я ведь вот что подумал: не много ли я взвалил на твои плечи? Может, ты хотел бы вернуться домой? Это сложно, но я, если надо, устрою. Иностранцы присягают на особых условиях. Этот пункт в Уставе лишен ясности, думаю, можно найти зацепку и расторгнуть обязательства. Тем более, что ты первый иностранец на воинской службе. Я втянул тебя в опасную историю, сознаешь ли ты это?.. Вконец ошалевший Годар, слушая все это, усмехнулся в мыслях. Он-то знал, где его дом.