— Странный ты человек, — произнес Колфилд, мельком глядя на него. — Обычно люди стремятся к богатству, а ты хочешь сбежать от него.
— Если бы я был самым обыкновенным человеком, я бы тоже стремился к богатству… как Клер.
— Искал бы богатенькую невесту?
— Нет. Работал бы, сколачивая капитал, как мой отец. Прежде чем "Уайтхорн Интерпрайзис" приобрела известность, он двадцать лет работал на одного владельца алмазных приисков. А потом, разбогатев, выкупил у него его дело и открыл ювелирную фабрику. Здесь папа проявил потрясающую твердость духа и несгибаемую волю. Сколько раз у него бывали ситуации, в которых другой бы на его месте не выдержал бы и сдался. А отец не сдавался, потому что четко видел перед собой свою цель. За это я им бесконечно горжусь. Но я не хочу стать таким, как мой отец — сделать бизнес ценой собственной семьи, — закончил Дэн.. — Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом. Разговоры о деньгах наводят на меня тоску. Я предостаточно наслушался их в доме своего отца.
— Я не против. Кстати, нам осталась ровно половина пути, — заметил Колфилд, глядя на часы, встроенные в панель управления.
— Значит, скоро прилетим в Бостон. А там три дня — и домой.
— Удивительно, что ты так рвешься домой.
— Все имеет свой предел, — сказал Дэн. — Даже мое стремление к свободе…
Бостон, 1980
Три дня, проведенные в Бостоне, оказались для Дэна слишком тоскливыми. Он и сам не мог понять, почему он так тосковал по Лос-Анджелесу, по своей холостяцкой квартире. Но было еще что-то, чему он не находил объяснения. Чувство какого-то непонятного тоскливого ожидания владело всем его существом и не давало ему покоя. Раньше такого не было. Раньше он с удовольствием надолго оставался в разных городах, и когда приходило время возвращаться домой, появлялось ощущение разочарования. Ведь дома его опять ждало одно и то же — бесконечная, неистребимая рутина — светские визиты, ужины в особняке, разговоры с чуждыми ему людьми ни о чем. А он этого терпеть не мог и всей душой рвался подальше от Лос-Анджелеса. Теперь все было как раз наоборот, что удивляло его до глубины души. В то время ему казалось, что так проявлялось его стремление работать, полностью отдаваясь небу и самолетам. Сейчас Уайтхорн отчетливо осознавал, что не жажда работы управляла им (хотя и это тоже присутствовало), а одиночество. Напряженное одиночество, которое он все время бессознательно заглушал работой. В этот раз, как бы он ни старался, его голос звучал все громче и громче — так что ему порой хотелось заткнуть уши руками и крепко зажмуриться, как он делал это, когда был ребенком. И что самое необъяснимое, — голос этот был таким отчетливым, словно это был живой человек, живое творение искусства природы, воплощенное в прекрасном женском образе, который еще смутно, неясно, но уже вырисовывался среди других образов.