* * *
Саффи укладывает Эмиля в кроватку, у него есть своя отдельная комната, детская для маленького французского мальчика, обои с самолетиками, плюшевые зверушки на этажерках, комод, где все аккуратно разложено (в верхнем ящике пижамки, в среднем пеленки, в нижнем распашонки), кроватка с сеткой и стол для пеленания, а на нем бутылочка с водой, детский крем, присыпка для нежной детской попки, маленький гребешок и шелковистая щеточка для шелковистых детских волосиков… Она накрывает его теплым одеяльцем (только до подбородка, не с головкой!) и заводит музыкальную шкатулку, бабушкин подарок, которая играет “Лебединое озеро” Чайковского.
* * *
Музыкальные инструменты такие же глупые, как птицы, думает Саффи. Они не умеют молчать. Кусты сирени никогда не перестанут раскачиваться на ветру, ветер – дуть, небо – безмятежно голубеть, а птицы и флейты – петь…
* * *
Лотта умерла. Им так и не удалось ни сдвинуть балку, ни вызвать “скорую” и аварийную службу, она так и лежит там, уже мертвая, мертвая, а у фрау Зильбер нет других детей, и она сидит на крыльце, уткнувшись лбом в колени, обхватив ноги руками, и тихонько качается, как ветки сирени на ветру, без конца, без остановки. Когда наступает вечер, мама Саффи берет за руку маму Лотты, которая теперь ничья мама, и уводит ее в их дом: их дом в тот день еще цел. Она сварила молочный суп с картошкой, но ничья мама отказалась есть, села в уголке у погасшей печки, в той же позе, уткнувшись лбом в колени, обхватив ноги руками, и качается, качается…
Саффи, ее братья, сестры и мама, сидя вокруг стола с молитвенно сложенными ладонями и опущенными глазами, от всего сердца благодарят Боженьку за Его благодеяния. Жизнь для них в этот вечер – несказанное блаженство, потому что никто из них не Лотта: их языки могут распробовать суп, их прижатые друг к другу ладони теплы, а не холодны, шесть их голосов хором повторяют слова молитвы. Каждое мгновение этого вечера являет им Божью милость – ведь ничья мама все качается в углу, напоминая, что никто из них не Лотта, нет, каждый остался собой, живым и полным жизни, и руки и ноги на месте, и зубы во рту тоже, и живот, в котором теплеет от горячей вкусной еды.
* * *
“Лебединое озеро” оборвалось на полуфразе. Эмиль дышит часто и ровно.
Но как же мы ухитрились нажить столько врагов? Почему они преследуют нас здесь, у нас дома, жгут и убивают, что мы им сделали?
Саффи не знает, кого об этом спросить.
Она забирается к маме на колени, жмется к ней, мама-гора, мама-лес, мама-океан, мама-небо, мама-Вселенная, Саффи в кольце рук Вселенной, как тогда, когда она была маленькая, почему нельзя остаться маленькой навсегда – “Правда, что это нечистый хочет нас убить?” Так говорят соседки, враг – der Teufel, у него огненные глаза и зубы как остроконечные пули, рев его машин поднимается из земных недр, он летит неведомо откуда и ненавидит нас лютой ненавистью, он хочет стереть нас с лица земли, уничтожить наши города и заводы, наши поля и железные дороги, каждую ночь, почти каждую, кружит он над нами и повсюду сеет смерть, дрожат стены, дребезжат стекла, лопаются лампочки, а над головой завывает, и громыхает, и рыщет, то удаляясь, то приближаясь вновь: близко – далеко – близко – далеко…