Допустим, что под словом «общее» мы полюбовно договорились иметь в виду лишь то абстрактно одинаковое, то тождественное, то «инвариантное», что можно выявить в составе двух (или более) чувственно-созерцаемых единичных «фактов» («внеязыковых фактов»). Допустим далее, что мы договорились не употреблять (и не иметь в виду) того значения слова, которое оно имеет в составе выражений «общее поле», «общий предок», «общий друг (враг)» и т. д. [5] и т. п., где это слово явно применено в качество определения единичного предмета (индивида), существующего — и мыслимого — вне и независимо от тех индивидов, для которых он выступает как нечто «общее».
Допустим далее, что мы исключили из «научного языка» и все выражения типа «Жучка есть собака», «логика есть наука», где общее (в узаконенном нами смысле) также выступает в качестве непосредственного определения единичной (особенной) вещи, предмета, данного в созерцании (в «переживании», в представлении и т. д. — лишь бы не в языке), и будем впредь употреблять те громоздкие словесные конструкции, которые для подобных случаев изобрела «логика отношений». Тогда, как будто, все трудности, связанные с вопросом об отношении «общего» к «единичному» из нашего языка исчезнут, выражены в этом языке не будут. Но и только. Все они сохранятся и вновь предстанут в ином одеянии, как трудности, связанные с отношенном «языка вообще» — к «внеязыковым» фактам, не сделавшись от этого более легкими и разрешимыми… А потом снова выразятся и в «языке», старающемся выразить «внеязыковые факты».
Не будем подробно анализировать те бесконечные и бесплодные попытки разрешить логическую проблему определения «общего» на пути подмены этой проблемы вопросом о технике выражения в «языке» «внеязыковых фактов» — о технике, которая якобы способна избавить интеллект от всех трудностей, связанных с отношением «общего» к «единичному», к «индивидуальному», от «двусмысленностей» и «неоднозначностей» естественного языка. Взаимные пререкания и опровержения, к которым сводится вся долгая и довольно бесславная история неопозитивизма — этой запоздалой попытки реставрировать номинализм со всей его метафизикой (с толкованием предмета мышления как бескрайнего моря «атомарных фактов»), отрицающей (а на [6] каком основании — неизвестно) объективную реальность общего и всеобщего, — достаточно наглядно доказали, что выхода на этом пути искать нечего.
«Естественный язык», во всяком случае, реальность «общего» вне языка не исключает, и потому «метафизика» Платона и Гегеля на нем выражается не менее корректно, чем ничуть не лучшая метафизика неопозитивизма. Естественный язык, по крайней море, позволяет сформулировать ту проблему, которую «язык науки» тщетно старается исключить, изобразить, как невыразимую», но постоянно, окольными путями, возвращается к ней, только формулируя ее в неадекватной форме, переводя в план чистой психофизиологии или лингвистики — как проблему отношения словесного знака к его «значению», то бишь к совокупности индивидуальных — единожды данных и неповторимых — «переживаний», мимолетных «состояний» психофизиологии человеческого индивида.